Побочное действие

Ощущение чужого присутствия сделалось невыносимым, заострилось, как приставленное к горлу лезвие. При этом Мэл по-прежнему не улавливала ничего конкретного – ни одной, даже самой захудалой мыслишки, ни обрывка эмоций. Это почти пугало, побуждало открыть, наконец, глаза.

Череп на куски не раскололся, только слабый отголосок боли тупо отразился от затылка. Резкость, правда, навелась не сразу – жёлтый свет, падающий откуда-то справа сплошной волной, заставлял щуриться несколько секунд, смаргивая с ресниц внезапные слезинки. Потом волна превратилась в лучи, чётко отделённые друг от друга грязными разводами на мутном стекле; эти лучи распадались на фрагменты, пузыри. А окно довольно большое, прямоугольное, с крестом рамы, наверняка деревянной. Раму окружает стена, кажется, ободранная и обшарпанная, но долго напрягать зрение у Мэл не получилось и она перевела взгляд. Сначала на собственные плотно сомкнутые бёдра, потом на руки, прикрученные волокнистыми, обтрёпанными верёвками к облезлым подлокотникам чего-то, похожего на стул. Такие же верёвки охватывали грудь, плечи, наверняка вместе со спинкой раритетного предмета мебели.

Сил косить глаза и вертеть головой у Мэл не нашлось, и в конце концов она уставилась прямо перед собой. На собственное мутное и искажённое отражение в зеленоватой поверхности чего-то вроде экрана, заключённого в ящик, не иначе как пластмассово-деревянный. Рядом на треноге, отполированной до блеска, наверно, частым использованием, среди разбросанного по полу разнородного хлама красовался ещё один технический динозавр. Видеокамера внешне напоминала что-то среднее между портативным медицинским сканером и мощным ручным излучателем. Мэл перевела дух: ощущения не обманули – рядом и вправду никого не было. Светящееся красным пятнышко древнего индикатора говорило о том, что камера включена, и чужой взгляд следил за пленницей через мерцающий зрачок древнего объектива, очевидно, уже некоторое время.

Мэл вспомнила первую свою беседу с чужаком на темы этики с моралью, и скроила кривую улыбку, стараясь смотреть прямо в объектив, хоть тяжёлая голова и покачивалась, как трава на несильном ветру.

– Решил порадоваться ответной боли? – голос сипел, а в ответ только шелестели согнанные движением мелкие летучие твари. Хотя где там шелестели – гудели, как эскадрилья древних бомбардировщиков; звук пульсировал, то нарастая, то затихая, что вместе с неведомо-полузнакомой едкой вонью вызывало приступы тошноты и головокружения. Падающие из окна солнечные лучи сместились, совсем чуть-чуть, но теперь немилосердно жгли ухо и всю правую сторону лица. Пить хотелось с каждой секундой всё сильнее, губы и язык распухали и Мэл решила не ждать момента, когда окончательно потеряет способность говорить:

– Хочешь уморить жаждой и полюбоваться, как я превращаюсь в мумию? А это… – Мэл смогла только чуть запрокинуть голову, указывая подбородком на мутный экран, – чтобы поближе не знакомиться? Соображаешь, да?

Ответа всё так же не было, только отражение в стекле усмехнулось зло и отчаянно – бледный призрак с тенями у глаз, в окружении размытых солнечных бликов. Звон насекомых начинал то ли убаюкивать, то ли просто постепенно отключать сознание. Едкий дурман больше не казался неприятным, наоборот, обещал даровать сон, спасительный и наверняка смертельный.

– Дерьмо… – не узнав собственное бормотание, Мэл нашла себе ориентир в виде индикатора на камере и уставилась в него пристально и зло, хоть свинцовая голова продолжала раскачиваться бесконтрольно на слабой и тоненькой шее, грозя переломить её пополам.

– Приветствую, дохлятина! Наверняка, ты уже задала, вопрос, какого хуя ты здесь делаешь? Ну что, сестрица, блядь, уже догадалась? Нет, это нихуя даже не месть. Это то, что такие, как Хойт, называют равный обмен! – Сознание, кажется, всё-таки «уплыло» на тугих, обволакивающих волнах запахов и звуков, и Мэл вскинулась резко, мгновенно разлепив веки, когда в звенящую пустоту врезался скрежещущий, как сверло на полных оборотах, слишком уж знакомый голос. Хотя нет, это скрежетало в ушах, голос вибрировал самодовольными нотками, давая понять, кто здесь хозяин положения.

Ослеплённый боковым солнечным потоком, древний экран теперь тускло светился, вырисовывая изображение: лицо, фигура по плечи. Слишком крупно, слишком выпукло, как будто бывший пленник станции пытался сквозь стекло влезть в это засыпанное хламом помещение, нависнуть теперь уже над собственной пленницей. Давить, давить и давить, любым способом, на который хватит фантазии – это было видно ещё у него в памяти. И ведь получалось же – так отстранённо подумала Мэл, пытаясь почувствовать. Где он, где находится? Где сидит перед таким же древним монитором и камерой, ухмыляется, как довольный сытый кот, который только что поймал мышь и придушил её, решив оставить пока в живых. Мышь… ну да, конечно, сейчас.