Почему Боуи важен

В свою очередь, GERTY явно напоминает робота HAL из «2001 года: Космической одиссеи»: тот же скупой на обертоны голос, простые индикаторы (красный немигающий глаз у HAL) и то же снисходительное отношение к людям-астронавтам. Конечно же, этот фильм был отправной точкой для «Space Oddity». Идеальная связь, которую невозможно проигнорировать: возрождая героя первого хита, Боуи отдает дань сыну и констатирует их общее увлечение. Но и здесь в акте возрождения есть некая двусмысленность, поскольку в начале клипа «Blackstar» Том уже мертв: возрождение и уничтожение происходят одновременно. Осыпанный драгоценными камнями череп в скафандре показывает майора в его присутствии и отсутствии на фоне солнечного затмения.

Поэтому альбом Blackstar отчасти становится каталогом всех мест, где побывал Боуи, замаскированным сборником «the best of», построенным на динамике утверждения и отрицания, приветствия и прощания с прошлым, которое то чествуется, то видоизменяется, а порой, как в случае Тома, просто улетает в никуда. Провозглашая свое отличие от предыдущих работ, Blackstar неизбежно определяет себя через них, а отталкиваясь от прошлого, прочно опирается на него.

В альбоме вновь исследуется пространство между бинарными оппозициями гендера, расы и возраста. В клипе «Blackstar» Боуи, теперь седовласый и морщинистый белый мужчина, сообщает нам на афроамериканском сленге, что «он в игре»[198], и говорит «прими успокоительное, детка»[199]. На него явно повлиял гибридный хип-хоповый альбом Кендрика Ламара To Pimp a Butterfly, вышедший в 2015 году, хотя слово boo можно понять не только как обращение к любимой, но и как детское междометие-пугалку. Мы видим женщину с хвостом, который в разговоре с Ренком Боуи назвал «как бы сексуальным». Джонатан Барнбрук считает это «комментарием на тему гендера»: «Странные неженские и немужские персонажи». Он вспоминает, что они много обсуждали «то, как нынче меняются взгляды на гендер». «Чувак, она ударила меня как мужик»[200], – поет Боуи в «Tis a Pity She Was a Whore». В песне «Girl Loves Me» присутствует еще один гибрид: «devotchka следи за своими garbles»; здесь он слегка меняет слово из языка героев «Заводного апельсина», и теперь у «девочки» есть «яйца» (yarbles). Боуи играет с противоположностями: devotchka может оказаться еще одной «мамой-папой», чья мать «не уверена, мальчик это или девочка», – до самого конца.

Он уже показывал контраст между своей юностью и старением раньше, в клипах «Thursday’s Child», «The Stars (Are Out Tonight)» и в рекламном ролике Vittel, и исследовал оппозицию жизнь/смерть – не так очевидно, когда Зигги отказался умирать, и напрямую, в клипе на песню «Bring Me the Disco King», где он выкапывает свое собственное тело. Но никогда еще эти вопросы не ставились столь остро. В клипе «Lazarus» Пуговичные Глаза возвращается и теперь лежит, судя по всему, на смертном одре, в то время как новый персонаж, «сомнамбулист» из записных книжек Боуи, театрально выходит из шкафа одетым в полосатый костюм с обложки Station to Station, а затем начинает лихорадочно, с бешеной скоростью что-то писать. Этот гламурный, лощеный образ, напоминающий Боуи периода кэмпа 1970-х, буквально выходит из шкафа[201], восклицая: «Твою задницу-то я и искал!»[202] Боуи понял иронию этого кадра и, как вспоминает Ренк, «захохотал как сумасшедший»: «Черт! Да, мы должны это сделать. Давай, прямо сейчас».

Это не два отдельных персонажа, а одна раздвоенная личность – умирающий человек (мы можем назвать его Джонсом), заточенный в слабом теле и в отчаянии размахивающий руками, и его полное жизни альтер эго (назовем его, соответственно, Боуи), все еще брызжущее идеями, которые нужно успеть записать. Возможно, он строит новые планы. Возможно, он подводит итоги, фиксируя события прошлого. Это тот Боуи, что «хотел продолжать и продолжать», или, по словам Энды Уолша, «хотел продолжать, но и отдохнуть <…> Как справиться с тем фактом, что через три месяца тебя уже здесь не будет?».

Боуи разбирается с этими проблемами точно так же, как всегда разбирался с внутренними демонами: швыряя их прямиком в свое творчество, как это делали немецкие экспрессионисты. Пуговичные Глаза и сомнамбулист – стилизованные, почти пародийные фигуры: не прямолинейные автопортреты, а гиперболизированные персонажи в духе Зигги Стардаста и Изможденного Белого Герцога. Прикованный к постели человек – вихрастый инвалид, похожий на картинку, символизирующую старость, из викторианской притчи, а лунатик – воплощение «королевы-суки»[203]. Однако, несмотря на очевидные различия, оба они движимы одним и тем же чувством отчаянной спешки.