Почему я не христианин (сборник)

То же самое относится к сознанию. Мы думаем, чувствуем и действуем; но кроме мыслей, чувств и действий, не существует какой-либо иной сущности – сознания или души, – которая совершает все это или с которой все это происходит. Непрерывность человеческого сознания есть непрерывность привычки и памяти: вчера был человек, чувства которого я помню, и этого человека я считаю собою вчерашним; но в действительности «я вчерашний» – лишь определенные состояния сознания, которые сейчас вспоминаются, и их следует считать принадлежностью той личности, которая их припоминает в настоящее время. Все, что образует личность, есть серия восприятий, связанных с памятью и определенного рода подобиями, которые мы называем привычкой.

Поэтому, если хочется верить, что человек живет после смерти, мы должны допустить, что воспоминания и привычки, которые образуют его личность, будут воспроизводиться в новых обстоятельствах.

Никто не может доказать, что этого не случится. Но, как легко увидеть, это весьма маловероятно. Наши воспоминания и привычки связаны со структурой мозга почти так же, как река связана со своим руслом. Вода постоянно меняется, но река продолжает течь в прежнем направлении, потому что ранее течение проторило канал. Подобно этому, прежние события торят «канал» в сознании, и наши мысли текут по этому руслу. Вот причина памяти и привычек сознания. Но мозг и его структура разрушаются в момент смерти, и память, видимо, тоже должна разрушаться. Нет оснований считать иначе – как не приходится ожидать сохранения старого русла после того, как землетрясение воздвигло гору на месте долины.

Всякая память и, следовательно, как можно предположить, все явления сознания зависят от свойства, хорошо заметного в некоторых материальных структурах, но другим структурам свойственного лишь в малой степени, если свойственного вообще. Это свойство формировать привычки в результате частых и повторяющихся событий. Например, яркий свет заставляет зрачок сокращаться, и если регулярно производить вспышку перед глазами человека и одновременно ударять в гонг, то на каком-то этапе для сокращения зрачков будет достаточно одного гонга. Этот факт касается мозга и нервной системы, иначе говоря, определенной материальной структуры. Мы обнаружим, что точно такие же факты объясняют наши ответные реакции на язык и его использование, на наши воспоминания и вызываемые ими эмоции, на наши моральные или аморальные привычки – фактически на все, что образует нашу личность, за исключением той ее части, которая определяется наследственностью. Наследственные свойства передаются нашим потомкам, но не могут сохраниться у индивида после распадения тела. Таким образом, как наследственные, так и благоприобретенные свойства личности связаны, насколько нам известно, с характеристиками определенных телесных структур. Все мы знаем, что память можно стереть, если повредить мозг, что добродетельного человека можно сделать порочным, если заразить его летаргическим энцефалитом, и что смышленый ребенок может превратиться в идиота, если не давать ему достаточно йода. В свете этих хорошо известных фактов представляется маловероятным, что сознание продолжает существовать после полного разрушения мозговых структур, которое происходит при смерти.

Веру в загробную жизнь порождают не рациональные аргументы, а эмоции.

Наиболее важной из этих эмоций является страх перед смертью, который инстинктивен и биологически полезен. Если бы мы действительно всем сердцем верили в загробную жизнь, то совершенно перестали бы бояться смерти. Последствия были бы удивительными, и, возможно, большинство из нас пожалели бы о них. Но наши человеческие и человекоподобные предки сражались с врагами и уничтожали их на протяжении целых геологических эпох, и мужество им помогало; таким образом, в борьбе за жизнь способность преодолевать естественный страх перед смертью иногда является преимуществом. Животным и дикарям для достижения этой цели достаточно инстинктивной драчливости, но на определенной ступени развития, как это первыми доказали магометане, вера в рай приобретает немалое военное значение и развивает природную драчливость[55]. Соответственно, мы должны признать, что милитаристы поступают мудро, поддерживая веру в бессмертие и следя при этом за тем, чтобы она не стала слишком глубокой и не породила безразличия к мирским делам.

Другая эмоция, способствующая вере в загробную жизнь, – это восхищение величием человека. Как говорит епископ Бирмингемский, «человеческий разум гораздо более тонкий инструмент, чем все, что появлялось ранее, – он знает, что правильно и что неправильно. Он может построить Вестминстерское аббатство. Он может смастерить аэроплан. Он может вычислить расстояние до Солнца… Итак, исчезнет ли человек полностью после смерти? Пропадет ли этот его ни с чем не сравнимый инструмент, его разум, когда жизнь прекратится?»

Епископ доказывает далее, что «Вселенная создана и управляется разумным целеполаганием» и что было бы неразумно, создав человека, позволить ему исчезнуть.