Почему я не христианин (сборник)

На этот аргумент можно отвечать по-разному. Во-первых, как показало научное исследование природы, привнесение моральных или эстетических ценностей всегда затрудняло открытия. Считалось, что небесные тела должны вращаться по кругу потому, что круг – самая совершенная из всех кривых; что виды должны быть неизменными, потому что Бог мог создать только то, что совершенно и потому не нуждается в улучшении; что бесполезно бороться с эпидемиями, а надо лишь каяться, ибо они ниспосланы нам в наказание за грехи, и так далее. Обнаружилось, однако, что, насколько мы можем понять, природа безразлична к нашим ценностям, и постигнуть ее можно лишь в том случае, если мы отвлечемся от наших понятий о добре и зле. Вселенная может иметь цель, но ничто не дает нам права предположить, что эта цель сколько-нибудь похожа на наши человеческие цели.

И в этом нет ничего удивительного. По словам доктора Барнса[56], человек «знает, что есть добро и что зло». Но, как свидетельствует антропология, на самом деле представления людей о добре и зле всегда различались в такой степени, что ни о каком постоянстве не может быть и речи. Следовательно, мы не можем сказать, будто человек знает, что есть добро и что зло; мы можем лишь сказать, что это известно некоторым людям. Каким именно людям? Ницше приводил доводы в пользу этики, которая глубоко отличается от христианской, и некоторые могущественные государства восприняли его учение. Если знание о том, что есть добро и что зло, служит аргументом в пользу бессмертия, мы должны сначала решить, кому верить – Христу или Ницше, а затем доказывать, что христиане бессмертны, а Гитлер и Муссолини – нет, или наоборот. Решение, очевидно, будет получено на поле сражения, а не в кабинете. Этика будущего за теми, у кого отравляющий газ эффективнее. Им, следовательно, и принадлежит бессмертие.

Наши чувства и убеждения в отношении добра и зла, как и все остальное в нас, – это природные качества, выработанные в борьбе за существование и не имеющие никакого божественного или сверхъестественного происхождения. В одной из басен Эзопа льву показывают рисунки охотников, которые ловят львов, и лев замечает, что если бы рисовал он, то изобразил бы львов, которые ловят охотников[57]. Человек, говорит доктор Барнс, – чудесное создание, потому что он может строить аэропланы. Не так давно была популярна песенка об умных мухах, которые ползают вниз головой по потолку. Хор подхватывал: «Мог бы это делать Ллойд Джордж? Мог бы это делать мистер Болдуин? Мог бы это делать Рамси Макдональд? Конечно же, НЕТ!»[58] На таком основании муха с теологическим умонастроением могла бы выдвинуть весомый довод в пользу своего рода, причем другие мухи, несомненно, посчитали бы этот довод весьма убедительным.

Кроме того, мы придерживаемся столь высокого мнения о человеке лишь потому, что рассуждаем абстрактно. О большинстве конкретных людей большинство других людей думают очень плохо. Цивилизованные государства тратят больше половины своих доходов на то, чтобы убивать граждан других государств. Посмотрим на долгую историю той деятельности, которую вдохновляло моральное рвение: человеческие жертвоприношения, преследование еретиков, охота на ведьм, погромы и, наконец, массовое уничтожение противников отравляющими газами. Подобное, по-видимому, должен одобрять один из англиканских коллег доктора Барнса, который считает, что пацифизм не присущ христианству. Являются ли все эти мерзости, а также этические учения, на которых они основаны, реальными свидетельствами существования разумного творца? И можем ли мы на самом деле желать, чтобы люди, в них повинные, жили вечно? Мир, в котором мы живем, может быть понят как результат неразберихи и случая; но если он является результатом сознательно поставленной цели, то эта цель, видимо, принадлежит врагу рода человеческого. Что же касается меня, то я считаю случай менее болезненной и более правдоподобной гипотезой.

4. Не кажется, мадам, а есть

Написанное в 1899 году, это эссе до сих пор не публиковалось. Здесь оно воспроизводится главным образом из исторического интереса, поскольку представляет собой первое восстание Рассела против гегелевской философии, приверженцем которой он был в начале своего пребывания в Кембридже. И хотя в те дни его отрицательное отношение к религии проявлялось не столь явно, как после Первой мировой войны, некоторые критические замечания уже опираются на ту же почву.