Почему любовь ранит? Социологическое объяснение

Елена свободно и непринужденно выражает свои чувства к возлюбленному таким образом, который сегодня был бы истолкован не только как самоуничижение, но и как патология. В мире Шекспира, напротив, к этому, скорее всего, отнеслись бы более благосклонно, как к обычному проявлению «безумной любви». Вспомните также Жюли де Леспинасс, пользовавшуюся большим уважением и восхищением писательницу XVIII в., чья любовь к капризному и неверному графу де Гиберу осталась безответной. Несмотря на его женитьбу на другой женщине, Джулия по-прежнему решительно заявляла о своей любви, проявляя безрассудную страсть, невзирая на отсутствие взаимности. В письме к Гиберу она писала:

Я слишком сильно люблю, чтобы сдерживать себя; я предпочитаю просить у вас прощения больше, чем не совершать ошибок. У меня нет самолюбия, когда речь идет о вас; я не переношу благоразумие, я ненавижу даже те «дружеские обязанности», которые заменяют интерес приличием, а чувство осмотрительностью. Как бы это сказать? Я люблю отдаваться порыву, и действую только импульсивно, и я безумно люблю, когда другие относятся ко мне подобным образом[397]

(курсив мой. — Автор

).

Жюли де Леспинасс придерживается этики самоотречения, управляемой импульсивной эмоциональностью, а не расчетом затрат и выгод. Отнюдь не сигнализируя о незрелости или низкой самооценке, эта способность любить независимо от взаимности могла быть истолкована (и, вероятно, истолковывалась) как признак сильного характера.

Другой пример обсуждался в главе 2. Клятва Энн Эллиот всю жизнь оставаться верной капитану Уэнтуорту, несмотря на очевидность их разлуки, идет вразрез с современной чувствительностью, поскольку Энн считала любовь абсолютной и несоизмеримой и, по-видимому, отвергала какой-либо меркантильный интерес. Ее приверженность любимому представляет здесь собой полную самоотдачу и не зависит от того, принесет она ей благополучие или нет. Любовь заставляет ее отказаться от лучших перспектив и тем самым отвергнуть то, что современное общество посчитало бы признаком зрелой психики, а именно ее личные интересы. Сегодня она была бы вынуждена записаться на прием к психоаналитику, лечь на кушетку и беспристрастно поведать о своем твердом намерении пожертвовать всей своей жизнью, ничего не ожидая взамен. Наконец, Эдит Уортон, писавшая в 1908 г. своему любовнику Мортону Фуллертону, использовала далеко не утилитарную терминологию:

Я могла бы искусно флиртовать, поскольку ясно вижу каждый ход игры — но в то же время презренье заставляет меня сметать все фишки с доски и кричать: «Возьми их все — я не хочу выигрывать — я хочу все проиграть тебе!»[398].

Пренебрежение Елены, Жюли де Леспинасс, Энн Эллиот и Эдит Уортон к тому, что нам кажется нормой взаимности, попирает современный здравый смысл. Это противоречит общепринятому предположению о том, что выбор объекта любви не должен брать верх над благополучием, а должен фактически способствовать ему при проявлении эмоциональной взаимности. Нравственная и психологическая норма эмоциональной взаимности, которая стала управлять романтикой и моделями наших отношений в целом, основана на утилитарной концепции психического здоровья и благополучия и является одним из главных источников культурной рационализации любви. Эта модель эмоциональной взаимности и утилитаризма, в конечном счете, основана на сильной программе разума: выбор объекта любви должен быть лишен капризов и тисков бессознательного; если он здоровый, он должен быть осознанным и стать объектом самопознания; он может стать источником удовольствия и благополучия, а главное, может и должен сохранять и утверждать личные интересы.