Годманис – доктор физико-математических наук и, вероятно, поэтому склонен к аналитике. Причем, как оказалось, не только в экономической сфере: мы обсудили принципиальные историко-политические отличия Латвии от соседей по региону, а еще мой собеседник последовательно объяснил, откуда взялись латышские стрелки, почему среди первых чекистов было много латышей и отчего именно Латвия производила лучшие радиоприемники того времени – «Спидолы» и «ВЭФ» – и легендарные «рафики» (микроавтобусы «РАФ»). Кроме того, мы обсудили, почему социал-демократическая партия Латвии до революции была больше российской РСДРП, а Рига до сих пор преимущественно русскоязычный город. Политик западного толка, озабоченный политкорректностью, вряд стал бы публично говорить на эти скользкие темы, но прагматически мыслящий человек бизнеса, каким определенно можно считать Годманиса, легко себе это позволил.
Ценно и то, что мой собеседник не приукрашивал проблемы отношений латышей и русских. Он называл вещи своими именами и как технократ предлагал пути их преодоления. Четверть века назад он все из тех же прагматических соображений избегал обострения отношений с Москвой и старался использовать любые возможности, включая личные знакомства и неформальные связи, чтобы добиться повышения закупочных цен на зерно или права Риги самостоятельно назначать силовых министров.
Ивар Годманис оказался единственным собеседником в рамках данного проекта, чья политическая карьера продолжалась и много лет спустя после распада СССР. Это объяснялось не только его относительной молодостью – когда Союза не стало, ему было всего 40 лет, – но и его востребованностью в постсоветской Латвии в качестве эффективного технократа.
– В конце 1980-х вы стояли у истоков создания НФЛ, который привел республику к независимости. Что стало непосредственной причиной для возникновения организации? Ведь на первых порах вы выступали лишь против строительства Даугавпилсской ГЭС, которое вредило экологии (ГЭС строили с 1979 по 1987 годы, но прекратили после общественной и научной дискуссии о последствиях вмешательства в экосистему Даугавы, она же Западная Двина. –
– Я бы назвал несколько причин. Гласность, ставшая возможной с приходом Горбачева, частичная демократизация государственной системы – все это вначале было связано не с независимостью, а со стремлением к большей экономической и политической самостоятельности (и с попытками донести эти идеи до общества). Раньше это было в принципе невозможно. Конечно, существовали диссиденты, но в Латвии, как и в Эстонии и Литве, они были немногочисленны. У нас была своя Хельсинкская группа, как и в России тогда (Московская Хельсинкская группа – правозащитная организация, следившая за выполнением в СССР разделов Хельсинкского заключительного акта ОБСЕ от 1 августа 1975 года, касавшихся прав и свобод человека.
Третья причина: на положение вещей сильно повлияла катастрофа в Чернобыле в 1986 году. Она стала свидетельством того, что советская система уже не та. Когда я работал в Институте физики твердого тела, у нас был народнохозяйственный семинар, где мы обсуждали и экономические темы на основе статистических данных Латвийской ССР и всего Союза. Мы тогда обнаружили, что ухудшение параметров советской экономики началось где-то в 1972–1974 годах – речь шла и об уровне народного потребления, и о валовом продукте в гражданском производстве. Как следствие, в Латвии где-то с начала 1970-х годов полностью пропали мясные продукты питания. Мы ездили в Литву за колбасой, представляете? Все мясные магазины словно вымерли. И это произошло вскоре после того, когда бывший первый секретарь ЦК Латвийской ССР [Арвид] Пельше после XXIII Съезда (прошел в 1966 году. –