Почему распался СССР. Вспоминают руководители союзных республик

– Меня выбрали председателем Совета министров [Латвии] в мае 1990 года как представителя большинства в парламенте от Народного фронта. Ситуация была тяжелейшая. Контактов с руководством СССР у меня не было вообще. Предыдущее правительство, которое целиком состояло из коммунистов, полностью ушло, не оставив ничего.

– Иными словами, вертикаль власти до этого исключительно соответствовала шестой статье Конституции СССР.

– Абсолютно. Я сам должен был написать политическую платформу нового правительства, чтобы объяснить в первую очередь вновь избранному парламенту Латвии, что мы вообще будем делать. И никто мне в этом не помогал. Конечно, у нас была программа Народного фронта с ее экономической частью, в которой главным пунктом была приватизация, перестройка от командно-административной экономики к рыночной со всеми вытекающими аспектами. Все это было прописано в программах и у нас, и у эстонцев, и у литовцев. Вопрос был лишь в том, как это осуществить. Что нам помогло тогда и что сейчас могло бы помочь в России? Мы иначе провели приватизацию земли. Мы просто вернули ее тем, у кого большевики ее забрали в 1949-м, проводя принудительную коллективизацию (или их потомкам).

– И вы получили поддержку внутри страны и в диаспоре?

– Да. Мы в течение значительного времени восстановили более чем 600 тысяч собственников земли. В моральном смысле это было очень важным шагом, да и юридически это было более обосновано, чем продажа земли за деньги. Помню, что главным тезисом моего первого программного выступления перед парламентом была «финляндизация». Я заявил, что мы будем пытаться поддерживать отношения с Россией на том же политическом и экономическом уровне, на котором их поддерживала Финляндия.

– Но это было всего лишь заявление. Вы же сами говорите, что латвийская экономика была неразрывно связана с общесоюзной.

– Да. Но здесь я скорее имел в виду модель выживания Латвии в условиях ее ухода из СССР. 4 мая 1990 года мы приняли Декларацию о независимости, но в ней был заложен переходный период – процесс в итоге закончился принятием парламентом Латвии окончательного Акта о независимости. Это случилось 21 августа, в последние часы путча ГКЧП, когда на Домской площади еще бушевали БМП с ОМОНом. То есть больше года наше правительство обеспечивало уровень выживания, мы перестраивались и одновременно должны были начать проводить реформы, которые прокладывали дорогу к рыночной экономике. Можно было сколько угодно кричать: «Мы независимы!», но выходишь на улицу – и ничего независимого нет. Все предприятия – союзные, деньги печатаются в Москве.

Я уже в начале июня 1990 года попросил помощи у Альберта Каулса, председателя колхоза «Адажи». Он очень известный человек в Латвии и был тогда советником Горбачева и депутатом Съезда народных депутатов СССР. В июне 1990 года был Съезд КПСС (тот самый, XXVIII, последний), и я приехал в Москву – правда, неофициально, потому что даже в Компартии никогда не состоял. Каулс обещал организовать мне встречу с Николаем Ивановичем Рыжковым (тогда – председатель Совета министров СССР. – Прим. ред.). И вот я прихожу во Дворец съездов, там еще все бурлит, а мы с Каулсом за кулисами подошли к Рыжкову. Я хотел с ним познакомиться, рассказать, что мы собираемся делать. Он, конечно, представить не мог, что мы сразу уйдем из Союза. И я, конечно, ему об этих планах не рассказывал, потому что я и сам не представлял, как это реально сделать. То есть наша встреча была знакомством с новыми обстоятельствами, попыткой найти какое-то рациональное зерно, чтобы не потерять российско-латвийские экономические связи и чтобы все не рухнуло сразу.

Тогда ситуация в Союзе была тяжелейшая. Я помню, как академик [Леонид] Абалкин (ученый-экономист, академик РАН, в 1989–1991 годах – заместитель председателя Совета министров СССР. – Прим. ред.) конкурировал с Явлинским. Явлинский со своими «500 днями» выступил в парламенте, а Абалкин спросил: «Все, что вы сказали, хорошо, но как нам выжить в 1991-м?» А Рыжков так и сказал: «Нас просто [из правительства] выгонят, потому что на севере нечего кушать». Там вообще, говорит, одна репка стоит три – пять рублей. В этот момент вступили те, кто с юга СССР: «У нас овощей навалом, но как их переправить на север? Самолетами?» Ясно было, что в стране все идет вразнос. И, конечно, Рыжков надеялся найти с нами, новыми руководителями балтийских республик, хоть какой-то общий язык. Раньше-то он имел дело только с первыми секретарями ЦК республик, а тут появились мы – люди, у которых другой взгляд на экономику и политику.

– У вас с Москвой были отношения более лояльные, чем у Литвы?