Почему так важен Оруэлл

Оруэлл, со стороны матери имевший и французские корни, годы становления личности провел, наблюдая англичан с самых худших их сторон. Адский снобизм и садизм системы частных средних школ, грязная работа на империю нестираемым следом отпечатались в его сознании и обеспечили его творчество богатой фактурой, которую он так и не смог исчерпать. Даже во время Второй мировой войны, в период сожалений по поводу существующих в Америке антибританских настроений, он свободно признает, что «мы посылаем за границу наши худшие экземпляры». Похожее состояние неловкости знакомо каждому, попадавшему за границей в неудобное положение по вине дорогих своих соотечественников, а также всем, кто упорствует в убеждении, что даже самые несносные члены семьи должны быть защищены от критики извне. В произведениях военных лет Оруэлл доводит эту аналогию до крайности и даже слегка дальше. Англия — это семья, у руля которой находятся не те люди, писал он, где есть богатые родственники, которым все нещадно кланяются, и есть бедные родственники, которыми нещадно помыкают. Вдобавок в ней царит ужасный заговор молчания по поводу источника средств, на которые живет семья. (Такая клановая структура, кстати, характерна тем, что в ней нигде и никак не упоминается отец, это очень редкое для Оруэлла косвенное признание удручающих его отношений с собственным родителем.)

Оруэлл был настолько враждебен традиционному патриотизму и настолько был шокирован цинизмом и глупостью консерваторов перед лицом фашизма, что на некоторое время даже поверил в недостойность собственно Британии или же Британии как идеи того, чтобы за нее сражаться. В августе 1937 года он в сердцах написал:

«Отчаянно необходимо дать людям возможность разглядеть ложь, которую им говорят о „борьбе с фашизмом“, иначе, когда в следующий раз мы придем в себя, мы окажемся на фронте еще одной империалистической войны, замаскированной под войну „с фашизмом“, и еще десять миллионов человек будут убиты, прежде чем до людей дойдет, что фашизм и так называемая демократия — это Твидлдум и Твидлди».

По мере роста напряженности он продолжал держаться подобной точки зрения, пока подготовка к войне не вышла на финишную прямую. Он даже выдвинул удручающее количество необыкновенно глупых предложений, сделанных необыкновенно неподходящим для того людям, суть которых сводилась к подпольному сопротивлению правительству Черчилля. То, что в конечном итоге он отступил со своих позиций, превратившись в кого-то наподобие посттроцкиста-ополченца, стало большим облегчением. Новые взгляды, в свою очередь, стали новой ошибкой, в чем он признался читателям Partisan Review зимой 1944 года:

«Я не разделяю типичную для среднего английского интеллектуала ненависть к собственной стране, и победа Британии не приводит меня в уныние. Но по этой же самой причине я не смог верно составить для себя картину развития политических событий. Мне невыносимо видеть, как оскорбляют Англию, или, точнее, как оскорбляет ее кто-то другой. Мне хотелось бы думать, что мы не потерпим поражения, и мне хотелось бы думать, что классовые различия и империалистическая эксплуатация, за которые я испытываю стыд, не вернутся более. Я переоценил антифашистский характер войны, преувеличил размах действительно произошедших социальных изменений и недооценил невиданную мощь силы реакции. Этим подсознательным обманом окрашены все мои ранние к вам письма»…

Оруэлл был писателем, который всегда придерживался своей собственной температуры. Если столбик термометра поднимался слишком высоко или опускался слишком низко, он предпринимал меры, корректируя проблему. Он с той же готовностью мог анализировать скрытое высокомерие, содержащееся в шутках о шотландцах и евреях, с какой писал о том, что Британская империя благоволит «бандам евреев и шотландцев». Его слова в защиту английской кухни и английских пабов написаны в самой искренней манере, при этом он прекрасно знал и осуждал тиранию национального меню и наличие ограничений во времени продажи спиртного. Только на двух его архивных фотографиях снято то, что можно назвать совершенно обычным видом. Его длинное эссе, посвященное завариванию чая, в высшей степени ортодоксально, вплоть до чрезвычайно важных деталей вроде того, что следует нести заварочный чайник к котелку, а не котелок — к заварочному чайнику. А еще он был твердо убежден в том, что метрическая система измерений — вопрос, приобретший в Англии первых лет нового тысячелетия довольно нездоровый характер, — это нечто, совершенно непригодное для человеческого существа, не говоря уже об англичанине.

Он мог допустить необходимость метрической системы для научных или промышленных целей. Однако: