Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

На мой взгляд, из всех русских мыслителей, искавших какой-то смысл в нашей русской жизни, когда «прошлое в темноте, настоящее тягостно, а будущее непредсказуемо», ближе всего к истине был все-таки Петр Чаадаев. Все-таки есть какой-то смысл в русской истории, говорил он, и состоит он в том, чтобы «дать миру какой-нибудь важный урок», показать ему, чего люди, обладающие умом и здравым смыслом, никогда и ни при каких условиях не должны делать. И это предсказание Петра Чаадаева осуществилось во времена СССР. Мы 70 лет упорно доказывали человечеству, что был не прав Лев Троцкий (как и, конечно, Владимир Ленин), настаивающий на том, что «принудительный труд при коммунизме будет более производителен, чем труд крестьянина-частника на собственной земле». А для себя, мы напротив, 70 лет настаивали на том, что Троцкий и Ленин были правы, несмотря на то, что с тех пор, как Сталин в 1934 году наделил крестьянина клочком земли, он у себя дома ровно в 10 раз работал производительнее, чем на колхозном поле. На протяжении десятилетий на 2 % земли, находившейся в собственности крестьянина, производилось более 30 % валового продукта сельского хозяйства СССР. Но безумные советские философы, как, к примеру, Ричард Косолапов, все равно звали страну к полному коммунизму, к превращению колхозов в совхозы, к изъятию у крестьянина его клочка земли.

Абсурд, сплошной абсурд! Русские ненавидят Хрущева за то, что он начал платить колхозникам вместо «палочек» деньги за трудодни, за то, что он перевел миллионы рабочих из холодных сталинских бараков в уютные пятиэтажки, где у них появилась собственная квартира. А Сталина, напротив, наш народ любит за то, что он убил крепкое крестьянство, уморил миллионы людей голодом, добил русскую интеллигенцию, которую начали убивать еще Ленин и Троцкий, за то, что он, Сталин, окончательно лишил русского человека права мыслить, видеть. Больше всего ненавидят Горбачева нынешние русские священники, и именно за то, что он сделал их свободными, дал право русскому народу на возрождение разрушенных Сталиным и, кстати, Хрущевым церквей, создал условия для возрождения русской православной церкви. Абсурд, сплошной абсурд! Но мы его почему-то не видим.

Если кто-нибудь когда-нибудь будет писать книгу об абсурдах сумасшествия людей в истории человечества, то он должен будет посвятить целую главу анализу сумасшествия русских в ХХ веке, в советскую эпоху. Особенность русских как раз и состоит в том, что в абсурдных, идущих от сумасшествия поступках, вопреки всякой логике, они находят не только особую прелесть, но смысл своего существования. Но уже есть, как я сказал выше, обширный материал для написания второй, новой главы о примерах русского сумасшествия. И здесь исследователь истории русского сумасшествия увидит то, на что я обратил внимание, а именно то, что русское сумасшествие уже посткоммунистической эпохи даже более опасно, чем прежнее русское сумасшествие от традиционной лености ума, от ненависти к правде, чем сумасшествие просто от соблазнов красивой идеи. У нас в последние десятилетия все больше и больше дает себя знать сумасшествие, за которым стоит уже темный инстинкт смерти, традиционное русское скопцовство, наша патологическая страсть к самокалечению, к саморазрушению. Разве не подобным сумасшествием является наша нынешняя внешняя политика, которая подрывает необходимые для нас условия саморазвития, вообще существование в глобальном мире? Разве не является сумасшествием, о чем сказал Сергей Иванов в интервью газете «Коммерсант» наше стремление доказать, что Моська (он имел в виду Россию) может в военном отношении противостоять слону, т. е. США? На самом деле нет никакой идеологии, кроме инстинкта смерти, в нашей нынешней борьбе за право вопреки всему стать центром современной цивилизации, центром, равнозначным современной Америке. Ярким примером сумасшествия, порожденного скопцовством, является призыв вице-спикера нынешней Думы Петра Толстого в ответ на санкции США сделать смерть бездомных Иркутска, отравившихся в позапрошлом году настойкой боярышника, нашей национальной идеей? Призыв Петра Толстого перейти России от современных американских лекарств к настойке боярышника или настойке коры дуба – это не метафора, это образ нашей страсти к самоистреблению. Конечно, настойка боярышника не для наших депутатов, к примеру, не для патриота Сергея Железняка, который учит своих детей в школах Швейцарии, это лекарство для 20 миллионов русских, страдающих от нищеты, живущих за чертой бедности. Не могу не сказать, что в основе нынешнего могильного патриотизма, который проповедует тот же Петр Толстой, лежит и ненависть к своему народу, и человеконенавистничество в целом.