Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

И уж, наверное, красные патриоты никогда не простят Солженицыну его убеждения, что по жестокости, и даже по отношению к несчастным детям Сталин ничем не отличался от Гитлера. Более того, Солженицын показывает, что ни одна политическая система не совершала такого насилия над своим народом, как советская система. Большевики оставили человечеству опыт, примеры ужасающего насилия над своим собственным населением. Примеры? Примеров множество.

«7 июля 1941 года, в дни, когда немецкие танки рвались к Ленинграду, Смоленску и Киеву – состоялся указ Президиума Верховного совета, который учил, „что неправильно применяется судами указ 35 года: детишек-то судят только тогда, когда они совершили умышленно. Но ведь это недопустимая мягкотелость!.. И в согласии с прокурором СССР (Вышинским) поясняется Верхсуду: судить детей с применением всех мер наказания (то есть „на всю катушку“), так же и в тех случаях, когда они совершат преступления не умышленно, а по неосторожности!“ „Может быть, и во всей мировой истории, пишет А. Солженицын, никто еще „не приблизился к такому коренному решению детского вопроса. С 12 лет, за неосторожность – и вплоть до расстрела“»[62].

В главе 2, озаглавленной «Мужичья чума», в третьем томе «Архипелага Гулаг» А. Солженицын на множестве примеров беспредельной жестокости советской власти показывает, что в основе большевизма вообще лежал замысел, чтобы семя мужицкое погибло вместе со взрослыми. «С тех пор, – пишет он, – как Ирода не стало – это только Передовое Учение могло нам разъяснить: как уничтожать до младенцев. Гитлер уже был ученик, но ему повезло: прославили его душегубки, а вот до наших нет никому интереса»[63].

Наши нынешние времена особые в русской истории и в русской общественной мысли. Никто никогда в истории не тратил столько усилий, хитрости ума для оправдания жестокости русской жизни, для оправдания насилия власти над своим народом, особенно нынешние красные патриоты. Константин Леонтьев оправдывал жестокость русского крепостного рабства тем, что оно сдерживало его от свободы, которая, с его точки зрения, вела бы к утрате русскости, к обуржуазиванию русского человека, к «бессословности, к появлению равенства самих гражданских прав», что, с его точки зрения, было бы крайне вредно. Вредно потому, что, во-первых, подрывало бы основу русскости и именно долготерпение русского народа. «Когда мы, – писал К. Леонтьев, – в стихах Тютчева читаем о долготерпении русского народа и, задумавшись внимательно, спрашиваем себя: „В чем же именно выражается это долготерпение?“ – то, разумеется, понимаем, не в одном физическом труде, к которому народ так привык, что ему долго быть без него показалось бы и скучно… Значит, не в этом дело. Долготерпение и смирение русского народа выражалось отчасти и в охотном повиновении властям, иногда несправедливым и жестоким, как всякие земные власти»[64]. Во-вторых, что связано с первым, объяснял К. Леонтьев, что отказ от крепостного права, который уже произошел, что и вызывает тревогу у него, может подорвать основу, величие России, ибо «и вся Россия, и сама царская власть возрастали одновременно и в тесной связи с возрастанием неравенства в русском обществе, с утверждением крепостного права…»[65].

Так хитрость и искусство идеологов «красного патриотизма», соединявших русскость не только с советскостью, но и со сталинщиной, состоит в том, что они стремятся облагородить, найти какой-то нравственный русский смысл даже в муках узников Гулага, того же Магадана, в смерти этих несчастных от холода и голода. Садизм советской власти, наставляет нас Александр Проханов, лидер популярного в современной России «Изборского клуба», является не просто садизмом, а особым способом принуждения к труду на благо общества, является одним из проявлений русскости, русской неизбежности. Цитирую Александра Проханова дословно, чтобы не было кривотолков: «Это не являлось садистской задачей советской власти – посадить людей в лагеря, загнать в суровые условия. Необходимо было в кратчайшие сроки добыть золото для строительства оборонных заводов. Мы осваивали эту территорию в предчувствии войны. И заключенные, которые добывали это золото и гибли здесь, совершили подвиг не меньший, чем люди, сражавшиеся на фронте. Удастся ли перевести эти скорби, плачи и это огромное горе (ведь у каждого из нас в роду есть несчастные жертвы) в сферу русского сурового героизма, эстетики и даже русской неизбежности?»[66].