Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Александр Солженицын рассказывает, как убивает в человеке человеческое советская система вообще и особенно тюрьма, лагерь. Достаточно сравнить дореволюционную русскую интеллигенцию с советской, рассказывает А. Солженицын в своей статье «Образованщина», и вы поймете, что такое есть советскость. Советскость – это прежде всего смирение и пассивность души и особенно пассивность мысли, какое-то измельчение чувств. И оказывается, что страхи советского человека, живущего в большом советском лагере, в СССР, мало чем отличаются от страхов советского человека, оказавшегося уже за колючей проволокой буквально. Раньше «противопоставленность государству (сейчас – только в тайных чувствах и в узком кругу), отделение своих интересов от государственных, радость от всякой государственной неудачи, пассивное сочувствие всякому сопротивлению…» Но при этом сам (интеллигент) проявляет «верную государственную службу». И одновременно все в сознании оттеснено «психической трусостью перед волей государства»[93].

Казалось бы, и русский царизм во многом также тоталитарен, олицетворяет классическое всевластие. Но, обращает внимание А. Солженицын, душа русского дореволюционного интеллигента куда более активна, чем душа уже советского интеллигента. Раньше «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру… парализовала в интеллигенции любовь и интерес к истине… „да сгинет истина, если от этого люди станут счастливее“ – теперь таких широких забот вовсе нет. Теперь: да сгинет истина, если этой ценой сохранюсь я и моя семья… (Ныне прислуживание и подлаживание к практической обстановке.) Если при царе экстаз к „самопожертвованию, то при нынешних жестоких и систематичных“ преследованиях за инакомыслие – только „подавленность души“, работа инстинкта самосохранения, понимания того, что только путем „подчинения, терпения, ожидания милости“ можно сохранить себя[94].

И, конечно, очень много дает для понимания природы человеческой души глава I части четвертой „Архипелага Гулаг“, рассказывающая об особых муках человеческих, о муках невинно осужденных. И А. Солженицын сам указывает, что есть качественная разница между настроениями каторжан, которые описывает Ф. Достоевский в своих „Записках из мертвого дома“, и настроениями узников сталинского Гулага, которых отличает „поголовное сознание невиновности“, и которое было характерно и для него самого. Федор Достоевский описывает, к примеру, природу палача вообще, людей, которые получают особое удовольствие от того, что могут до смерти засечь розгами себе подобного. Речь шла здесь о людях, которые как „тигры жаждут лизнуть кровь“, о тех, „кто испытал раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, так же созданного брата по закону Христову: кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ божий, тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка: оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя. Кровь и власть пьянят: развиваются загрубелость, разврат; уму и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления“[95].