Почему в России не ценят человеческую жизнь. О Боге, человеке и кошках

Я лично не «качу бочку» на КГБ и ни в чем не обвиняю эту организацию. Во-первых, надо понимать, что без разведки и контрразведки, без борьбы с террористами нельзя сохранить страну. Во-вторых, и это самое главное, надо учитывать, что палач, жандарм, сотрудник ЧК или КГБ является только исполнителем того, что диктует власть, приговоры выносит прежде всего власть. По этой причине я категорический противник того, чтобы внуки и правнуки сталинских палачей каялись перед внуками и правнуками их жертв. Тем более, что среди этих жертв были и те, кто создавал большевистскую систему, систему, которая получила власть над нашими жизнями. В христианстве нет идеи коллективной ответственности. Но все же эта история моих личных отношений с Федором Бобковым показывает, что при тоталитарной системе, которая была присуща СССР, сверхвластие правящей партии, ее лидеров неизбежно рождает всевластие над людьми самих представителей аппарата насилия. Этот аппарат насилия не только обеспечивает безопасность системы, но и неизбежно открывает шлюзы для своеволия его сотрудников, для их наслаждения от возможности «казнить или миловать врага системы». Я, упаси бог, не считаю, что в Пятое управление КГБ приходили люди только с садистскими наклонностями. Люди, которые уже в ЦК ВЛКСМ наблюдали за мной с близкого расстояния, даже становились моими друзьями, помогали в трудную минуту. Но не могу не сказать, что и в нынешней, уже посткоммунистической самодержавной России, когда власть в стране на наших глазах постепенно переходит в руки силовиков, тоже существует опасность доминирования их, силовиков, интересов над интересами общества. И тоже очень часто личное мнение работников службы безопасности становится решающим при определении, кто является врагом России, а кто является ее противником. В результате может возникнуть повторение того, что было в СССР, что власть из Кремля постепенно переносится на Лубянку, и сотрудник возродившегося Пятого управления КГБ будет решать, что позволено сотруднику Академии наук, а что не позволено. И у меня появляется крамольная мысль, начинает складываться ощущение, что в советское время научному сотруднику, по крайней мере, в закрытых записках позволялось сказать больше, чем сейчас, в демократической России. Мой тогдашний анализ ветхости социализма в странах Восточной Европы не вызывал отторжения у работников аппарата ЦК КПСС. Но сегодня попытки обратить внимание на негативные, неизбежные последствия «русской весны» 2014 года вызывают у всех людей, кто связан с властью, какое-то нежелание общаться со мной. Страх потерять работу, потерять милость власти в нынешней посткоммунистической России куда выше, чем во времена СССР. Рискну утверждать, что к истине, к правде даже в брежневском СССР относились с большим уважением, чем в нынешней крымнашевской России.