Почта с восточного побережья

Тут в комнату ввалился в сопровождении денщиков распаренный, благодушный Гюйше с патефоном в руках. Солдаты занялись сервировкой стола, а Гюйше с хохотом установил на комоде патефон и стал заводить русские пластинки. Песни были наполнены азиатской грустью, словно русские заранее оплакивали в них свою участь, мелодия их радовала и волновала, но Райнер ударом палки разбил пластинку, и тогда запьяневший Гюйше, пританцовывая, громко запел:

Brätst du mir die Wurst,
so lösch ich dir den Durst…[1]

Наполнил трофейной водкой фарфоровый молочный кувшин, угодливый Ланге внес шипящую баранину, и, повинуясь обстоятельствам, Герхард повернулся к столу…

Когда утром он проснулся на постели рядом с Гюйше, голова разламывалась от тоски, табака и алкоголя, а чисто выбритый лейтенант Райнер, стоя над ним, показывал десны:

— Я предпочел бы вас видеть в другой компании на этой кровати. Вы изумительно блюете, обер-лейтенант. Я восхищен. Вот вам подарок.

Райнер протянул Герхарду пару совсем новых крестьянских валенок.

— С носками, которые вы вчера приобрели, это будет великолепно. Ваши сапоги денщик уже упаковал в походный сак. Умывайтесь и завтракайте. Я надеюсь, ваш папа будет признателен мне за заботу о вас. Вот еще шерстяной подшлемник. Оригинальный, не правда ли? Говорят, его придумал сам маршал Буденный. Пока развернется наше интендантство, ваши уши сохранятся за счет русской кавалерии. Умывайтесь, обер-лейтенант. А вы, герр Гюйше, подберите, наконец, слюну! Сейчас сюда войдут денщики.

За завтраком Райнер был задумчив и нехотя рассказывал, что бородатый Авдей оказался еще более крепким орешком, чем он предполагал: он споил приятеля-старосту и ночью огородами сбежал в город. Старосту пришлось проучить, но мужик… Патруль проследил его путь почти до шоссе. Он бежал прямо по автомобильной колее. У него азиатские сапоги без каблуков, и следы были едва заметны. Если староста не лжет, этот Авдей, сын почтенных родителей, до революции промышлял кражей коней, как презренный цыган. Интересно будет узнать, как его встретит комендант города, ведь у капитана Кольберга чувство юмора атрофировалось еще в детстве.

— Впрочем, — добавил Райнер, — я бы повесил этому Авдею на грудь винтовку вместо таблички. Он так хотел ее иметь… Итак, Выселки ждут нас, господа!

Моторы, подогретые калильными печами, позволили двинуться в путь немедленно, полной скоростью и прежним ордером, снег местами поднимался по самые радиаторы, и, когда они свернули с рокадной дороги на проселок, «Оппель» пришлось тянуть на буксире.

Мост через заболоченную речушку в лесу оказался взорванным, следовательно, бородатый Авдей не лгал, и Райнер повеселел. Развернуться было затруднительно. Из обломков моста и походных фашин они соорудили временную переправу прямо по льду. Первым переправился «Оппель», прошел и головной грузовик, но вторая машина провалилась и доставила много хлопот на этом проклятом морозе, который, кажется, был сегодня еще крепче. Уже темнело, когда машину удалось вытащить. Они заспешили по слабо заснеженной, освещенной луной дороге к Выселкам, и Герхард, прислонясь к слоновьему боку опохмелившегося Гюйше, временами тоже задремывал, а просыпаясь, думал о том, как хорошо приспособились к своей зиме русские и для того, чтобы в дальнейшем успешно управлять ими, кое-что придется у них перенять, вот, например, войлочную катаную обувь или меховые шапки… Продолговатая голова Райнера, тоже обтянутая шерстяным подшлемником, покачивалась впереди в неверном лунном свете, монотонен был звук гудящих впереди и позади моторов, стлалась сбоку невнятная стена леса, мотор завывал на ухабах и стихал… И вдруг впереди вздыбилось беззвучное пламя, Райнер дернулся к дверце, бурно загрохотало по крыше, лес и грузовик впереди стали боком, туша Гюйше обрушилась сверху на Герхарда, и, теряя сознание, он почувствовал, как Гюйше наступает ему прямо на голову деревянным башмаком…

9

Не зря, знать, давеча ощипывались куры и кипела сера в ухе Арсения Егорыча, потому что занялась и третьи сутки уже низвергалась на Выселки метель. Ветер был так плотно набит снегом, что даже Филька с трудом пробивался по́ воду, а вместе с дровами вносил в сени белые копны. Вся усадьба заполнялась снегом вровень с оградой. Давно не видал Арсений Егорыч такого снегопада. Теперь тропку к колодцу за неделю не намнешь.

Сено на Вырубах осталось нетронутым. К нему тоже не скоро доберешься; по лесам, по долам не то что по брюхо коню, а и сверх того сугробы навалило, ни в крещенье господне к тем стогам не попасть, и весь мясоед дома наверняка просидеть придется. Снег, поди, к масленой неделе под солнцем осядет, уплотнится, тогда бы и не прозевать. А вдруг ранее оттепель навернет? Ну, оттепель серый хозяин не проглядит, загодя в круги над усадьбой пустится.