Почта с восточного побережья

Арсений Егорыч из дому никуда не отлучался, проверял дважды на день сохранность крыши да притворов, на сеновале и чердаке слушал, как хлещет по черепице, смотрел, не шевельнуло ли где, но крепки были кокоры из естественных гнутых корневищ, недвижны слеги, тесно врубленные в полуохватные самцы переднего и заднего фронта, долбленый охлупень плотно прикрывал сверху гребень крыши, и вся усадьба, когда ее пытался скрянуть с места ветер, стояла прочнее ольхушинского обрыва.

…Радовался своему дому Арсений Егорыч, доволен был, что не пожалел в оно время батюшкиных денег и магарычу, раздобыл столетнего лесу да после пятнадцати лет сушки нанял, на удивление всей волости, костромскую артель, необходимый кирпич вываривал по рецепту валдайских купцов, в льняном масле, фундамент сделал не высок, но ладен, уступом внутрь дома, и для конопатки не пожалел лучшей кудели. Эти же плотники ставили ему баньку, подпечье и мельницу с плотиной, бревна крутили, укладывали они придирчиво, зимней, северной стороной хлыста наружу, где кольца-годовики плотнее, а Осип Липкин тут же монтировал водяные колеса, мельничные жернова и привод под будущие крупорушку, драночный станок и шерсточесалку. Со всей работой управились в два лета, уговор был артельным: с Выселков не отлучаться, и тогда-то впервые Арсений Егорыч ввел в обиход сульчины, которые в дальнейшем в волости получили наименование ергуневских. Блины эти из мягкой обойной муки с маслом Арсений Егорыч раз в неделю изготовлял собственноручно, собственноручно закатывал в них дробленое мясо и томил в чугунке тут же на печурке под открытым небом. Ух как набрасывались мужики на сульчины!

Когда работы подошли к концу, Арсений Егорыч артель особо обсчитывать не стал, но и баловство с сульчинами прекратил.

Костромичи убыли, а дом за ними остался капитальный, построенный не брусом, не кошелем и не глаголем, а новоманерно, в плане буквою Т, летняя половина на одну сторону, зимняя — на другую, а двухэтажный двор впритык к ним на третью, с высокими сенями по одной оси, под одну связь.

Первым делом пустил Арсений Егорыч в ход не печь и не баньку, а мельницу, поскольку наступала пора обмолота и по дороге мимо Выселков тянулись уже подводы к Небылицам, на мельницу помещика Рогачева. Вот тогда и понял Павел Александрович Рогачев, как ловко саданул его под дых его же выкормыш, наволоцкий мужик Орся Ергунев. Половину волости оттянул на себя Арсений Егорыч, заступив путь к Рогачеву и снизив цены на помол. Конечно, через год, когда крестьяне привыкли к нему, Арсений Егорыч помалу поднял плату до общего уровня, чтоб хозяева в округе косо на него не смотрели, на рынке не препятствовали. Натурой за обмолот Арсений Егорыч старался не брать, требовал чистую монету, а если уж начинали уговаривать его безвыходные мужики, соглашался зерно принимать с надбавкой по весу, а потом все излишки продавал и тем тоже сыт был.

Попутно с этими работами, а зимой — сплошняком, занимался Арсений Егорыч дооборудованием усадьбы, нанимал сезонников, Осипа Липкина привлекал, брата Авдея, жену Марью с сыном Егоркой с утра до вечера по хозяйству гонял. С Авдея проку было мало, ломил он медведем сутки-другие, пока работа тяжка была, а как начиналось постукивание молоточком да покапывание лопаткой, сбега́л в батюшкин дом в Наволок и приступал заново к конокрадству, к дикому пьянству в уезде и к зимней охоте, которую единую он признавал.

Осип Липкин отрабатывал лето за хлеб, а к осени тоже уходил в уезд, и даже ергуневские сульчины его удержать не могли.

— Боже мой, — говорил он, прицениваясь к аромату из чугунка приплюснутым носом, — что с того, что пальчики тут оближешь! У меня шесть детей, а Марфа сомневается, настоящий ли я ей муж. Кроме того, если я не начну работать на следующей неделе, все мои заказы перехватит Максим Косой с Язынца.

И Осип грустно приступал к сульчинам, а Арсений Егорыч, тронутый его печалью, добавлял на телегу Осипу пару мешков зерна, тем более что в кармане кожаного фартука у того лежали заготовленные на зиму эскизы необходимых Арсению Егорычу поделок, замков, запоров, рычагов или регуляторов к жернову-лежаку. Да и вообще, по правде сказать, круглый год держать такого мастерового в доме не годилось — со всех сторон накладно.

В результате в осень перед германской войной надорвалась у Арсения Егорыча на рытье колодца жена Марья, так надорвалась, что Арсений Егорыч в больницу везти ее не стал, а доставил из Ситенки по ее просьбе колдуна Лягкова, рассудив, что колдун обойдется дешевле, а как оно получится — одному богу известно.

Колдун был молод, наголо брит, одет поверх рубахи в овчинную жилетку мехом наружу и взглядывал косоглазо, но так остро, что даже Арсению Егорычу становилось не по себе.

Колдун вытащил из черного узелка глиняную кружку, щепоть льняного семени, свечной огарок, блестящий нож с закругленным на конце лезвием, склянку с зеленоватой жидкостью и чистую тряпицу, разложил это все на лавке в изголовье у Марьи, втолкнул Арсению Егорычу и Егорке в рот но нескольку семечек льна и указал на дверь.