Почти как люди

Вспомнили прошлую, такую далёкую и как будто бы выдуманную жизнь. Вспомнили педагогов, общежитие, знакомых, чьи-то забавные выходки, чьи-то истории… Вспомнили ту лёгкость и бурлящую силу, без которой тогда не обходилось ничего. Вспомнили и моего друга, бывшего тогда ее возлюбленным, и вообще без пяти минут мужем.

– Жаль, что он не приехал,– сказала Тоня,– я бы хотела с ним повидаться.

– Если бы мы приехали вместе, мы бы тут такое устроили,– я улыбнулся,– всех аборигенов бы распугали.

– Да,– Тоня кивнула,– знаешь, на таких, как вы тут бы смотрели…

Она заколебалась в поиске нужного слова.

– Как на последних идиотов?– предположил я.

– Нет. Как на инвалидов смотрят- с жалостью и сочувствием. Знаешь, а вообще хорошо, что такие, как вы- там, а не здесь. Это, понимаешь, как-то правильно что ли…

И не с чем было тут спорить. Конечно правильно, чего уж.

На кухню вошли два немца- один невысокий, пухленький, в очках, другой долговязый, с аккуратном подстриженной бородой и живыми, умными глазами. Они принялись наперебой выспрашивать что-то у девушек.

– Чего они хотят?– полюбопытствовал я.

– Спрашивают, почему мы пьем вино, а не водку.

– А почему не играем на балалайках и не обмениваемся самодельными матрешками, их не интересует?

– Они говорят, что хотят посидеть с нами по-русски и выпить водки.

– Где ж ее взять-то?

– Говорят, можно заказать с доставкой на дом.

"А вот это у них здорово придумано,– подумалось мне,– захотел посидеть по-русски- и на тебе, сиди, сколько душе твоей ангельской угодно. Водку привезут, как у нас, скажем, пиццу привозят. Даже ходить никуда не надо. С другой стороны, так ведь и спиться недолго…"

Тоня, тем временем, уже звонила в службу доставки, Аня куда-то ушла, а немцы уселись за стол и стали что-то азартно обсуждать. Судя по возбуждённым интонациям и неподдельной заинтересованности на лицах, речь шла о чем-то очень занимательном, хоть и противоречивом. С таким запалом мои соотечественники обычно обсуждали женщин, спорт, или политику, не слишком озаботившись тем фактом, что почти ничего не смыслят ни в первом, ни во втором, ни, тем более, в третьем. Беседа продолжалась минут десять, и в какой-то момент, не выдержав, я опять спросил у Тони, уже успевшую вызвать курьера, о чем аборигены ведут речь.

– Обсуждают вчерашний завтрак,– ответила Тоня,– один говорит, что яичница пригорела, а другой с ним не соглашается.

Кажется, она не шутила.

***

Не помню, как так получилось, но я внезапно осознал себя сидящим на полу, вытянувшим ноги, блаженно жмурящимся на мягко светившую под потолком лампу, как на маленькое электрическое солнце. Я не был пьян, вернее, был трезв ещё ровно настолько, чтобы сидеть на стуле, а не на полу, но, видимо, отчего-то мне захотелось провести между собой и этими девушками с их уже захмелевшими аборигенами невидимую черту, для чего пол подошёл как нельзя лучше. Вроде как протест, как намек, что мы вовсе не одной крови, как это может показаться на первый взгляд.

На столе стояли две бутылки водки и ровненький строй рюмок. Каждый раз, когда я, Аня и Тоня чокались, выпивали и снова разливали, немцы едва прикладывались к своим рюмкам. Они потягивали водку, как иные потягивают дорогой коньяк, или, скажем, виски. Что, впрочем, не помешало им дойти до правильной кондиции раньше всех. Бородатый нагнулся надо мной и что-то спросил.

– Он говорит, что ты хороший парень,– перевела Аня,– а сначала показался ему… Ну таким… Как же это слово… Которые ходят в спортивных костюмах, сидят на корточках и иногда дерутся.

– На гопника,– подсказал я, и хлопнул немца по плечу, вложив в удар чуть больше силы, чем следовало,– ты тоже очень не плох, старик. А вначале показался мне похожим на одного из тех парней… Черт, забыл слово… Которые кричали "хайль" и наших партизан к стенке ставили.

Аня покорно перевела мой ответ, но, видимо, слегка сгладив острые углы, потому что бородатый глупо хихикнул и вновь пригубил водку. Тоня же продолжала вещать нараспев, хоть и с некоторыми запинками:

– Здесь так хорошо… Так хорошо… Здесь все так пригодно для жизни, что хочется жить! Почему же ты не хочешь понять?

– Я понимаю,– говорю,– все понимаю.

– Не понимаешь! Здесь нет ничего, что я так ненавидела там. А все, что я любила- есть! Это ли не счастье?

– Не знаю,– я пожал плечами,– наверное.

Немец в очках что-то предложил.

– Он предлагает включить какую-нибудь русскую музыку,– перевела Аня, и принялась рыться в телефоне, наморщив лоб.

А потом зазвучала музыка, и мне отчего-то стало очень, очень хорошо. Так хорошо, что я даже коротким жестом отказался от протянутой наполненной рюмки. Музыка завораживала- в ритмичную шаманскую пульсацию барабанов вплетались гитарные переливы, уводящие далеко отсюда, куда-то на край земли, или даже ещё дальше, глубже, а мягкий, почему-то такой родной сейчас голос пел:

"Ненужный кто-то за окном

Стоял и требовал любви.

Я все оставил на потом,

Я говорил себе:

Не за что биться,

Нечем делиться,

Все об одном.

Стоит ли злиться

Там за окном

Птица я, птица…"

– Какая русская группа,– сказала вдруг Аня,– наверное, у вас, там, все должны ее любить.