Почти как люди

Странный был этот мужик, Федор Михайлович. Ни с кем из коллектива особенно не общался, тихонько играл себе за последним пультом контрабасов, общие попойки никогда не посещал, к пульсации общественной оркестровой жизни был равнодушен. На репетиции и концерты он всегда приходил позже всех, и позже всех уходил. Помню, однажды, я по какой-то необходимости задержался после концерта, и когда вышел на крыльцо, все коллеги уже давно разошлись. Была зима, единственный фонарь у входа светил слабо, то и дело с разных сторон налетал колючий, жадный до человеческого тепла ветер. Я стоял, ежился, все никак не решаясь отправиться домой, и тут из дверей вышел Федор Михайлович, коротко кивнул мне, поднял воротник своего неизменного, потрепанного пальто, и широким шагом, всем корпусом наклонившись вперёд, прошел туда, в холодную, злую темноту, а я с каким-то тихим любопытством следил за его фигурой, пока не потерял из виду – широкие шаги, руки в карманах, взгляд, упертый в промороженный асфальт…

Однажды на репетиции я, от нечего делать, взялся изучать Федора Михайловича, возвышавшегося над всеми со своим контрабасом, как какой-нибудь древний злой колдун – мышцы лица уже давно, казалось, атрофировались, и не могли породить хотя бы даже намека на улыбку, взгляд холодный, и какой-то болезненно пустой. Ещё у него был нервный тик, или как это называется, не знаю – он то и дело внезапно начинал дергать плечом, или потряхивать головой, или будто бы поигрывать краешком рта… Да, это был больной, одинокий, и оттого дико озлобленный на всех и все человек, занимающийся музыкой по привычке, и ещё потому, наверное, что больше все равно ничего не умел, как и почти все мы.

– А знаете, мужики,– вдруг тихо произнес Полпальца,– я ведь, когда только в оркестр пришел, он ведь совсем другим был.

– Каким?– тут же заинтересовался я.

– Ну нормальным, малый, нормальным. Дружил со всеми, выпивал иногда даже, хохмы всякие отмачивал… А потом один раз на гастроли с Черным съездил, и вернулся уже таким, бляха муха.

– На какие такие гастроли?– не понял я,– что за Черный?

Судя по выражению лиц Тарана и Толика, они тоже были не в курсе.

И поведал тогда нам Полпальца леденящую кровь историю про дирижёра, чье имя не помнил, ибо все звали это чудовище Черным дирижёром, или просто Черным. Жил он где-то за границей, и раз в год собирал состав добровольцев, готовых за большие деньги играть в оркестре под его руководством. Возвращались же с этих гастролей люди совсем другими – Черный словно бы ломал что-то в них, да так, что уже никогда не починить, как не старайся. Он получал наслаждение от мучений музыкантов, старался ужалить каждого в самое слабое место, и так день за днём на протяжении месяца.

– Пил, бляха муха, кровь,– говорил Полпальца,– ломал людей, как палки об колено. И, хотите верьте, хотите нет, мужики, Черному этому уже давно за восемьдесят, а такой живчик, что и двадцатилетние позавидуют. Подпитывается, как вампир. Смешно вам? Один вот такой, как вы, тоже смеялся. А потом вернулся, и помер от инсульта через полгода. Молодой парень, бляха муха! Другой музыку бросил- шлакоблоки теперь грузит где-то. Третий спился и бомжует в глуши. А наш Федор Михайлович таким вот стал. Вроде и живой, а вроде как труп ходячий.

По дороге в отель мы слушали многочисленные жуткие истории Полпальца о Черном дирижере, и, кажется, не по себе стало даже Тарану, что уж говорить про нас с Толиком. А дойдя до отеля, уже стоя у входа, я спросил:

– Откуда ты знаешь все это? Сам, что ли, ездил?

– Не,– Полпальца покачал головой,– ты ж знаешь, малый, я не из робкого десятка, но к этому демону ни за какое бабло не поеду, даже если вообще загибаться буду. Ну его нахер.

Таран ушел, сославшись на острое желание посетить туалет, и серый кардинал виолончельной группы мгновенно сменил тему.

– Ну, мужики, делайте ставки, сколько у Тарана котлы его новые проживут?

– Год?– просто так, наобум, ляпнул я.

– Месяц?– предположил Толик.

Полпальца ухмыльнулся.

– Пятнадцать минут. Засекайте, бляха муха.

Мы ещё покурили, поболтали о чем-то, и уже собрались разойтись по номерам, как вдруг из отеля вылетел Таран. Вид у него был такой, словно он вот-вот оторвёт кому-то голыми руками вполне конкретный орган. Выяснилось, что пришел наш дорогой товарищ в свой номер, завернул в туалет, и там, сидя на унитазе, давай, значит, любоваться своими новыми котлами. И так их покрутит, и эдак, и пальцем стекло циферблата погладит… А когда очередь дошла до винта, что эти часы заводит, случилась беда- винт возьми, да и выскочи. А пока Таран пытался пристроить его на место, отвалилось стекло. По всему выходило, что нашего коллегу… Ну, мягко говоря, бессовестно обманули, хотя Таран воспользовался менее благозвучным, но более ёмким словом.

Делать нечего- побежал обратно в магазин, менять. И все это время Полпальца блаженно улыбался, мол, а я ведь говорил…

Тем временем, к нам присоединился буддист Шурка.

– Смотрите ребята,– сказал он, извлекая из пакета на свет какой-то свёрток,– купил вот пальтишко себе. Хорошее, правда?