Почти каменный (СИ)

— Я должна получить кое-какое наследство. Если не ошибаюсь, у меня остался двоюродный дядька, у которого не было своих детей. Значит, я его наследница. У меня будет своё поле, свой домик. Думаю, взять сиротку на воспитание, чтобы не совсем одной. А может быть, если Бог даст… Смотри. — Она указала на небольшое красное пятно на юбке. — Нy, не чудо ли? Сколько лет у меня не текла кровь. Меня называли старухой, пока я сидела на каменном полу в Роландовой башне. А тут вышла на природу, походила босиком по траве, и ко мне будто молодость вернулась. Может это знак свыше? Ты веришь в знаки? Во всяких белых голубей.

— А как же? Верю, — отвечала девушка, растягивая затёкшую спину. — Птицы не лгут. Помню, когда мы входили в Папские ворота, над нашими головами пролетела камышовая савка; это было в конце августа; я сказала себе: «Зима нынче будет суровая». Так оно и было.

— Значит, ты не из Парижа?

— Вы ведь тоже не из Парижа. Там в столице коренных жителей не больше половины. Остальные приезжие.

— A кто твои родители?

В ответ Эсмеральда запела:

Отец мой орёл,

Мать моя орлица,

Плыву я без ладьи,

Плыву я без челна.

— Что за песня? — спросила Гудула, вздрогнув. — Кажется, я её слышала.

— Обычная уличная песня. Её распевают на каждом перекрёстке.

Гудула склонила седую голову на бок и вяло улыбнулась.

— Ведь я тоже когда-то пела. У меня был неплохой голос. Я его унаследовала от своего отца. Он работал менестрелем на речных судах и увеселял самого короля Карла Седьмого во время коронации. Жаль, я не помню тех времён. Я тогда совсем была малюткой. Это он научил меня балладам. Я их распевала, когда отца уже не было в живых. Послушать меня приходили даже из Эперне, а ведь это за семь лье от Реймса. О, у меня были поклонники. Тебе наверное трудно в это поверить. Было время, когда виконты дарили мне золотые крестики. Увы, те времена недолго продлились, — Гудула пристально посмотрела на девушку. — Ты ведь не знала мужчину, Агнесса?

Перед глазами Эсмеральды промелькнула сцена у Фалурдель, а потом сцена в темнице.

— Не знала, — ответила она, поёжившись.

— Когда-нибудь узнаешь. Твой час ещё наступит. Сама сделаешь выводы, стоит оно того или нет. Не мне тебя поучать. Одно скажу: из всей этой мерзости, в которой погрязла, я получила дитя. Дивное дитя. Всё это кончилось печально. Быть может, это и к лучшему. Дочурка ластилась ко мне, пока находилась в младенческом неведении. Что бы она подумала про мать в свои десять, пятнадцать лет? Представь, что у тебя мать, — гулящая девка. Представь, что над ней смеётся стража, и мальчишки бросают в неё камни.

Эсмеральда не знала, было ли это самое подходящее время сказать, что на сама выросла среди воров и мошенников. К счастью, Гудула не ждала от неё ответа.

— Я слишком горевала после её пропажи, — продолжала она. — Грешно убиваться так, будто я единственная в мире мать, потерявшая дитя. Даже пречистая Богородица так не рыдала у подножья Креста. Мы не в праве сами себя карать. Решено. Я вернусь на родину, пойду в церковь и обую статую младенца Иисуса в башмачки моей малютки. Ведь ей они больше не нужны.

С этими словами бывшая затворница достала из кармана два крошечных башмачка похожих на лепестки роз. Один был заметно чище и ярче другого. Глядя на них, Эсмеральда напряглась, обвила свой стан руками и чуть-слышно пробормотала:

Ещё один такой найди,

И мать прижмёт тебя к груди.

Гудула встрепенулась, точно потревоженная птица.

— Что ты сказала? Повтори, я не расслышала.

— Ничего, — когда к ней вернулось самообладание, Эсмеральда развернула плечи и откинула голову назад. — Просто сказала, что тонкая работа. Башмачки отлично сохранились. Вышивка на них держится. Вы ещё таких нашьёте.

— Эх, было бы кому.

***

На следующий день перед утренней молитвой Гудула зашла к девушке попрощаться. Эсмеральда ещё лежала в постели. В ту ночь она почти не сомкнула глаз, думая о странном разговоре в саду, о странных знаках, посланных свыше.

Бывшая вретишница преобразилась. На ней было дорожное платье, сшитое из старых занавесок. Она подровняла ножницами свои седые волосы и прополоскала их отваром коры, что придало им пшеничный оттенок. За несколько месяцев в монастыре её щёки слегка округлились и порозовели. Морщины на лбу стали не такими глубокими. Перед Эсмеральдой стояла обычная женщина средних лет, на лице которой сохранились следы былой миловидности.

— Настоятельница дала мне денег на дорогу, — сказала Гудула, присаживаясь на край ложа. — Никаких вопросов, никаких упрёков. Перекрестила и благословила в путь. Святая женщина!

— Значит, это были не просто слова, — сказала девушка, подняв чёрные глаза. — Вы действительно решили вернуться в мир.

— Вернуться в мир — громко сказано. Не знаю, готов ли мир принять меня. Но я точно знаю, что здесь я не на своём месте — как и ты, мне сдаётся. Тебе здесь тоже тоскливо. Скажи мне правду, Агнесса. Ведь я не ошиблась. — Гудула провела худой рукой по распущенным волосам девушки. — Мы с тобой слеплены из одного теста. Из одной плоти, можно сказать.