Почти счастливые женщины

Она закрыла глаза и подумала: «Если бы ты знал, как счастлива я! Это даже трудно представить. Я выжила. И ты рядом! И все у нас хорошо, потому что мы вместе».

Жизнь начала потихоньку входить в новое русло. Правда, это уже была совсем другая жизнь. Но впервые – впервые! – за всю свою жизнь Лев Николаевич Добрынин боялся не за себя. Впрочем, жизнь его Галочки была отнюдь не чужой. И все-таки он удивлялся незнакомому чувству – беспокойства и страха за другого человека. И удивлялся себе.

Неужели впервые в жизни, на старости лет, он полюбил? Полюбил по-настоящему (фу, как пошло звучит), но получается именно так, по-настоящему – со страхом и болью, нежностью и заботой, жалостью и сочувствием.

Он очень старался помочь своему Галчонку, хотя с его руками (как говаривала Софья, «руки из жопы растут, сиди и не рыпайся») – это было непросто. Руки и вправду всегда были неловкими. А уж теперь, с этим чертовым Паркинсоном…

Галочка его прогоняла:

– Лева, поставь веник на место! Левушка, кастрюлю тебе не отмыть, и не старайся!

Ни про какой сценарий разговора не было – его дрожавшие руки и ее правая, полумертвая.

После долгого и упорного, до скандалов, Галочкиного сопротивления наняли домработницу.

А в августе уехали в Плес, в санаторий. Волга, крутые берега, песчаные пляжи. Леса, грибы, ягоды. Местные сливы и яблоки, купленные у бабулек. Вяленая рыбка, рыбка копченая. Красота!

– Мы еще поживем, родная, – шептал Лев Николаевич, обнимая Галину по ночам. – Еще поживем, любимая! Ты же мне веришь?

Галочка, уткнувшись лицом в его плечо, сладко посапывала.

– Спокойной ночи, – шептал он, осторожно целуя пухлое, рыхлое плечо. – Спокойной ночи, любимая.

Галина Ивановна умерла через три года – в одну минуту, слава богу, без мучений. Тут же вызванная «Скорая» констатировала смерть – предположительно от мозгового кровоизлияния. Но точно покажет вскрытие.

– А можно… не вскрывать? – тихо спросил он.

– Положено. Скончалась-то дома, – равнодушно ответил доктор. – Такие правила. А вам-то что? Пусть вскрывают. По протоколу.

– Справку выписал? – Добрынин поднял на него глаза.

Тот кивнул.

– Ну и давай, лепила! Вали.

Откуда всплыли эти слова? Откуда? Сто лет он не слышал их и никогда не произносил.

Да и какая разница? Теперь у него не было Галочки.

А значит, и кончилась жизнь.

О Галочке он мог говорить бесконечно, об их любви и счастливой жизни. Про сына не сказал Але ни слова. Боль? Чувство вины?

Анну он почти не помнил, все было тогда сумбурно и плохо, все падало в пропасть. И как невестка ушла, прихватив ребенка, он, считай, не заметил. Кажется, его тогда вообще не было дома. И снова говорил о покойной жене, об их любви, о счастливых годах. Плакал. Но на жизнь не жаловался. Есть помощница, хорошая женщина, приходит два раза в неделю, как-то справляются. На улицу дед не выходит – боится упасть. И дома боится – да делать нечего. В хорошие дни сидит на балконе, любуется на рощу. А так – телевизор. Ужасно, конечно, но читать тяжело – глаукома.

Просидели они долго, до самого вечера.

Провожая Алю, Лев Николаевич спросил:

– Ну что? Еще раз увижу тебя?

– Почему «еще раз»? – удивилась Аля. – Буду приезжать часто. Если вы, конечно, не против.

– Ты, – сказал Лев Николаевич. – Ты, а не вы. Я тебе дед, между прочим! И я очень даже не против!

На прощание он неловко обнял ее и, уколов щетиной, клюнул в щеку. Расплакался. Извинился за слезы и жалобы. Да за все извинился! И добавил, что прощения вряд ли услышит:

– Ну и правильно, я тебя понимаю!

Аля обняла его:

– О чем ты? Все давно в прошлом. А мы живем сегодня, сейчас. Зачем вспоминать? Да, дед! Ты только… ну, если будешь с бабушкой разговаривать, не говори, что я была у тебя, а? Я потом как-нибудь сама…

Он шутливо отдал честь и кивнул:

– Ты решила, что твой дед маразматик? Я все понимаю, девочка. Сонька такая, обид не прощает. Ты не волнуйся, все будет как надо! Только… – Он помолчал. – Ты сама мне звони! Я-то туда, в Минаевский, больше звонить не стану.

Он понравился ей, ее дед Лев Добрынин. Нет, ничего такого родственного она к нему не испытала. Но никакого монстра и чудовища Аля не увидела. С юмором, хотя и страдает, и страшно тоскует по жене. Все понимает, неглупо шутит.

Попросил прощения – тоже непросто.

С того дня Аля звонила ему через день. Естественно, из своей комнаты или из ванной. Не дай бог, услышит ба!

Раз в неделю заезжала, привозила что-то вкусненькое.

Дед обожал вкусно поесть. Несколько раз на такси возила его на могилу жены, Галины Ивановны. Один раз сходили в кино. Иногда гуляли в роще. Они подружились, и Аля видела: он ее ждет. Видела, что его жизнь наполнилась смыслом.

Видела, что он ожил, выпрямился, стал аккуратнее – свежая рубашка, одеколон.

– Я снова начал франтить! – заявлял дед. – Еще бы, когда рядом со мной такая красавица. Как думаешь, меня могут принять за твоего кавалера?

И тут же заливался от смеха.