Почти счастливые женщины

– А кто-то трус и подлец, Аля! Пора назвать вещи своими именами. Ладно, хватит о нем. И чего меня понесло? Сама не знаю. Зато хорошо знаю, как он может мозги запудрить и голову заморочить. Вот в чем его главный талант! Ну и тебе заморочил, славный дедуля! Аля, милая! Я просто… очень страдала. Боялась, что раз молчишь – у тебя что-то не то. Видела, что ты мучаешься. Правда, не знала, что из-за вранья. – Софья Павловна грустно улыбнулась. – Это твое дело, девочка! Твое, не мое. Хочешь к нему ездить – да бога ради! Тимуровка ты моя, дурочка. Я одного боюсь – как ты будешь жить, Аля, с таким отношением к жизни? Кто защитит тебя? Тебя же все только… используют! Все, иди, умывайся! Смотри, как опухла. А тебе еще ехать. И успокойся – никаких обид нет. Обид нет, но есть просьба – подумай о себе, а? Может, позвонить в Ригу, поедешь к Лайме? На недельку, просто придешь в себя перед работой? Нет? Почему сразу нет? А, поняла… У тебя же сейчас подопечный. Как же его, бедолагу, оставить? Аля, у него есть возможность нанять сиделку. Ну вот видишь! Жил же он до тебя и еще десять дней проживет! Все, я звоню Лайме, договорились? И еще, Аля! Не паши ты там, умоляю! Погулять – ладно. Послушать его лживые байки – пожалуйста. Но не паши! Ты мне обещаешь?

Про отпуск Аля умолила чуть-чуть подождать:

– До завтра, а, ба? Обещаю подумать.

Они крепко обнялись, и невиданное дело – бабушка ее поцеловала!

Аля вышла на улицу. Как хорошо жить без вранья. И она бойко побежала к метро. Дед, наверное, уже сходит с ума. Из дома звонить было неловко, а вот из автомата у метро позвонила.

Они разговаривали. Сидели на лавочке в роще и разговаривали. В несчастье с сыном Лев Николаевич упорно обвинял свою бывшую жену.

Аля робко возразила:

– Но ведь ты же отец! Ты тоже… мог! Она одна не справлялась, как ты этого не понимаешь? Ей одной было трудно!

– Брось, – отмахнулся дед и передразнил: – «Трудно»! А болтаться по кабакам и премьерам было не трудно? У этой своей дуры Муси сидеть по неделям было не трудно? Утешать ее, бедную? А в это время ее сын погибал!

– Твой сын, – твердо ответила Аля. – И твой в том числе.

Дед не ответил, обиделся. Но отошел быстро: и вправду, легкий характер. Ба долго помнит обиды, прощать не умеет. А дед – раз и смахнул, как волос с рукава!

Однажды он попросил Алю принести диплом – полюбоваться.

Посмеиваясь, она принесла. Дед поставил его на комод и отошел на пару шагов. Обошел справа, слева и попросил в следующий раз принести фотоаппарат – сфотографироваться на фоне.

Аля смеялась.

Настроение у него менялось каждые полчаса. То хохмит, то хмурится и плачет. «Старость», – оправдывался он.

Однажды выдал:

– Как мы виноваты перед твоей матерью, Алечка! И нет нам прощения. Но знаешь, она умница! Спасла себя и тебя, все поняла про нашу семейку. И не в одном Сашке было дело, точнее – не в нем одном. Во всех нас. Мы же ни ее, ни тебя не замечали – все жили своими проблемами. Только раздражались – путается кто-то под ногами, пищит по ночам. А кто? Да бог его знает! Какое-то насекомое! Я же на руки тебя, младенца, ни разу не взял! И Сонька не брала, я знаю. Ты ей не верь, если будет рассказывать! Я даже имени твоей мамы не помню… И что, после этого я человек? Я и Галочке этого не рассказывал – стеснялся. Как же так? Девочку с младенцем – и на улицу? Нет, никто ее не выгонял. Вернее, никто этого не произнес вслух. Но она, умница, все понимала! И никто, ни я, ни Сонька, ни твой отец не бросились вас догонять. Никто, понимаешь? Правда, Сашка тогда усмехнулся: «Вернется, куда денется! Ей некуда идти».

А Сонька просто махнула рукой: «Вернется не вернется, какая разница?» Какой это грех, девочка! Никогда не отмолить. И что скажешь – и здесь не она виновата? Сама ведь женщина, мать. И не удержать кормящую мать с ребенком? Не остановить, не закрыть собой дверь?

– Дед, – вздохнула Аля, – она во всем повинилась. И вообще… Женщина, потерявшая ребенка, неподсудна.

К Лайме Аля не поехала – в то лето в Юрмале шли беспрерывные дожди, был холод, и пляжи были мокрые, пустынные.

В конце июля, в дедов день рождения, когда Аля пришла к нему с шампанским и тортом, он преподнес ей подарок.

– Мне? – удивилась она. – Именинник-то ты. А я здесь при чем?

Открыла коробочку и обалдела – сережки с бриллиантами. Да с такими крупными и красивыми! В розочке из белого металла.

– Белое золото, – важно кивнул дед. – А камень чистый, ноль семь карат, вон бумага!

При чем тут бумага? Аля тут же надела серьги и покрутилась перед зеркалом. Под ярким электрическим светом камни играли и вспыхивали синими, зеленоватыми и желтыми всполохами.

Чмокнула деда в щеку. Тот, не просто довольный – счастливый, с радости выпил полбокала шампанского и через пять минут ушел спать.

Аля вымыла посуду, убрала со стола, подмела пол, заглянула к нему – все спокойно.

В прихожей перед зеркалом еще повертела головой – сверкают! Ах, как сверкают! Переливаются.

Только вряд ли она станет надевать такую красоту и роскошь на работу. Точно нет – неудобно.

Глянув на подарок, ба скорчила мину: