Почтовые открытки

С земли Саджина он разглядывал в бинокль койотов на их большой «игровой площадке» среди песчаных отмелей. Молодые койоты, тявкая и лая, перепрыгивали через низкие кусты и катались по земле. Они бегали галопом, высунув языки, распаленные от возбуждения, с горящими желтыми глазами, поднимая фонтаны песка скользящими на поворотах лапами. Один бледный койот рыл песок, как барсук, а трое других оббега́ли его кругами, вдруг неожиданно поворачивая назад или отпрыгивая в сторону только для того, чтобы весело покататься по земле. Но пока он ходил, чтобы позвать Джека и Старр посмотреть на койотские игрища, койоты исчезли, а сильный ливень смыл их следы. Джек поднял глаза к небу, оценивая, сколько времени будет потеряно впустую, а Старр сказала в своей саркастической манере:

– Весьма познавательно, Лоял.

Старр он мог терпеть. Мог находиться вместе с нею в кухне, сидеть за одним столом, пить кофе, разговаривать, шутить так, как если бы на ее месте был мужчина. Она, возможно, ему даже нравилась. И ничего не происходило. Грудь не стесняло, и дышал он свободно, словно стоял рядом с Джеком, прислонившись к забору. Может, все кончилось? Может, эта из его проблем разрешилась? А может, все потому, что он стал старым, черт возьми, и Старр была стара – с кудрявыми белыми волосами и широкой улыбкой, но ее большая грудь, полные бедра и голубые глаза, обрамленные темными ресницами, оставались женственными и привлекательными. Это было совсем не так, как если бы она была сухой, как вобла, или мужеподобной. Сидя на кухне, беседуя, он мог даже представить себе, как укладывает ее на душистую траву и ложится сверху, но жар не поднимался у него в паху, и дыхание не перехватывало. Так, может, все позади? Грустное облегчение.

Шесть сезонов он ставил капканы на землях Джека, бо́льшая их часть, собственно, Джеку и не принадлежала, он арендовал ее у Бюро по управлению землями. Лоял изучил эти места так хорошо, что мог с завязанными глазами обойти все свои вешки по краям красных столовых гор, по горному гребню, до углового столба, от которого начиналась тропа, идущая вверх, и где койоты пересекали след от колес Джекова джипа, до дальнего конца каньона и даже до старых охотничьих засад, где туши крупной рогатой скотины или лося с вонью истлевали до костей и через два года от них не оставалось ничего, кроме памяти и белых костных осколков.

* * *

Однажды зимняя буря, захватившая ферму Джека, чуть не прикончила Лояла. Он вышел в сухой холод зловеще тихого декабрьского утра. Небо казалось грязным. Рыхлый снег пушился у него под ногами, поднимаясь до щиколоток озорной рябью, кружа по земле; вся равнина вздрагивала, словно крупное животное, мучимое дурными снами. Он колебался, наблюдая за растущими сугробами. Элбоуз, подвывая, с тоской смотрела на фургон. Он собирался сделать обход маршрута и вернуться к трем, в ранних зимних сумерках, чтобы пообедать в доме с Джеком и Старр. Он делал это раз в неделю, чтобы ощутить вкус другой стряпни. Старр иногда делала сырное суфле. Он мог съесть немереное его количество.

Достав из тюка снегоступы и пристегнув их, он двинулся в путь. Собака нехотя тащилась за ним, часто оглядываясь и начиная поворачивать назад каждый раз, когда он замедлял шаг или останавливался. Жутковато пульсировавший снег доходил ему уже до икр. В его шипящих вихрях он не видел собственных снегоступов, хотя Ревущая скала в полумиле впереди вырисовывалась ясно – желтовато-коричневый каменный уступ был защищен стеной столовой горы, как сигарета – ладонью курильщика, когда тот прикуривает на ветру.

На уровне лица воздух был мертвенно-неподвижным, хотя вихрившийся снег поднимался теперь до колен и от его мельтешни кружилась голова. Небо гудело, собака утопала в снежной пене. Он почувствовал, как что-то стало колоть ему ноги, и в тот же миг понял, что́ сейчас произойдет. Он слышал о ней годами, но никогда прежде не попадал в сильную низовую пургу[107]. Немного испуганный, он повернул назад. Элбоуз бежала за ним по пятам, наступая на задники его снегоступов. Он сам почти бежал, не отрывая взгляда от фургона, казавшегося серым горбом на фоне размытого неба.

Когда они находились менее чем в пятистах ярдах от фургона, поземка взвихрилась выше его головы и, сопровождаемая жутким завыванием ветра, стерла всю видимость. Ветер вдул ему в рот и нос воздух, начиненный ледяными кристаллами. Он ничего не видел. Снег облепил ресницы, набился в нос, бил его со всех сторон. Мир, исчезнувший из поля зрения, резко накренился. Он шаркал ногами, желая продвинуться вперед, но понимая, что неизбежно будет отклоняться в сторону от фургона, вопрос лишь – на сколько, на футы или дюймы. Он чувствовал, как собака наступает на пятки его снегоступов, и понимал, что она двигается за ним вслепую.