Почтовые открытки

– Это случилось в мае. Черт побери. Он был в порядке, Лоял, в полном порядке. – Слезы начали высыхать. – Его ничего, совершенно ничего не беспокоило. Он всегда был здоровым человеком, иногда только спал по ночам плоховато. В тот день очень рано утром он пошел поговорить с Руди насчет строительства скотопрогона[124] и скотозащитного ограждения на участке, они собирались в Шайенн за материалами. Когда он вернулся, кофе уже был готов. И вдруг у него началась икота. Я посмеялась и предложила ему выпить воды, чтобы избавиться от нее, прежде чем пить кофе. Он выпил, и икота на несколько минут прекратилась, потом я налила ему кофе, икота началась снова и продолжалась на протяжении всего завтрака. – Из-под ступенек крыльца наполовину выглядывал пустой мешок для зерна. Она говорила, уставившись на него, будто заранее отрепетировала свою речь. Слова лились безо всякой интонации. – Сначала мы смеялись, но скоро стало не до смеха, он почти не мог есть. Мы испробовали все известные домашние средства: дышать через пакет из грубой оберточной бумаги, пить воду, согнувшись, съесть кусочек сахара, обмакнутый в бренди, потом он выпил стаканчик виски, потом еще воды, я пыталась испугать его, неожиданно выскакивая из-за угла и хлопая в ладоши. Наконец он решил ехать, сказал, что поездка в Шайенн отвлечет его от проклятой икоты, ну а если она все равно не пройдет, он поедет к врачу.

Она изменилась, подумал Лоял. Как-то потускнела, не было больше живых остроумных ответов, быстрых движений. Она стала неловкой, как корова.

– Вернулись они около трех. Кузов грузовичка был набит материалами для изгороди. Я выглянула, увидела, как отъезжает Руди, и сразу поняла, что дело плохо, потому что заметила, как профиль Джека вздрагивает каждые несколько секунд. – Она начала изображать, как Джек, сидя в машине, дергается по какой-то злой воле собственного тела. – Вернулся он, продолжая икать, но с каким-то выписанным врачом лекарством, которое должно было успокоить икоту, думаю, это были снотворные таблетки. Джек принял их, но – можешь себе представить? – все равно икал всю ночь, даже находясь в полудреме под действием лекарства. Мне пришлось перебраться в гостиную на диван, потому что кровать страшно сотрясалась при каждом его спазме, но потом я испугалась за него по-настоящему: вдруг он заснет глубоко и проглотит язык или еще что-нибудь случится? Так что я встала и всю ночь пила кофе, чтобы не спать, ходила взад-вперед и прислушивалась к этому проклятому «ик-ик-ик».

Словно впервые заметив, что вокруг крыльца выросли сорняки, она принялась выдергивать их, бросая тут же на месте.

– Наутро он был настоящей развалиной, почти не мог говорить, лицо стало серым, он был не в состоянии удержать что-либо в руках. Он так страдал, Лоял! Я позвонила врачу, и тот сказал: «Везите его ко мне». Я отвезла, его положили в больницу, испробовали на нем чертову уйму всяких способов лечения, снова пытались усыплять – ничего не помогало. Не помогало абсолютно ничего! Я не могла поверить, что такое возможно. Чудеса современной медицины способны дать человеку новую внешность с помощью пластической хирургии и даже новую жизнь, пересадив ему сердце, легкие, пришив новую руку. И они не могут справиться с икотой?! – орала я на докторов. – Мне кажется, Джек уже тогда знал, что ничего не поможет. Он сказал: «Старр, все, выпал поршень из цилиндра». Это были почти что последние его слова. Он дожил до следующего утра, а потом у него просто остановилось сердце. Казалось, что он даже хотел умереть – только бы остановилась проклятая икота.

Лоял собирался вернуться в машину и поскорей уехать, но Старр повела его в кухню, стала хлопотать, доставая из шкафов и холодильника муку, яйца, отмеряя ингредиенты мерной ложкой. Ее разговор вертелся вокруг того, что она делала: конечно же, он должен остаться на ужин, это будет не сырное суфле, но даже лучше, киш[125], дождя давно не было, что она теперь будет делать… О Джеке они больше не говорили.

– Я подумываю: не начать ли мне снова петь? Спорим, Лоял, ты не знал, что раньше я пела.

– Нет, не знал. – Его отражение в стальной миске на столе: лицо расплющенное и вытянутое по краям, рот – резиновая лента, завязанная на затылке, поля шляпы – как блюдо для пирога.

– Да! Я, бывало, пела в перерывах между заездами на родео в Шайенне. Конечно, это было очень давно – пятнадцать, восемнадцать лет назад. Но можно начать практиковаться. Ах, это было так весело: толпа народу, привлекательные мужчины. Я и с Джеком познакомилась там, на родео. – Она взбивала венчиком расплавленное масло с мукой. – Господи, надо же чем-то заняться.

Он не знал, как говорить с ней. Раньше она была женой Джека, ее роль была вполне определенной. Теперь это была женщина, которой он никогда не знал, – она плакала, говорила о том, что надо что-то делать, пела. Женщина, одинокая женщина – что ей сказать, черт возьми?

– А что это за овечья ограда там, у поворота? – Он старался изобразить, будто действительно хочет это знать. Проклятье, он действительно хотел это знать.