Почтовые открытки

– Ах это! Видишь ли, Джек оставил меня не слишком хорошо обеспеченной деньгами. У него, как у большинства ранчеров, земля была богатой, а казна бедной. Конечно, он не ожидал, что умрет так внезапно. Я должна была что-то делать. Попыталась найти покупателя на браманов. Но никто в окру́ге и слышать о них не желал. Вот когда поймешь, кто тебе друг, Лоял. А ведь все друзья Джека – ранчеры. В конце концов приехал какой-то парень из Техаса и купил их. Перед тем я написала мужику, у которого Джек сам их когда-то приобрел, и он прислал этого парня. Так что браманы вернулись туда, откуда пришли, – в Техас. – Она раскатывала желтое тесто пустой винной бутылкой. Из-под стола вышла кошка и подъела упавшие на пол обрезки. – Я на этом ничего не заработала. В сущности, даже осталась в убытке. Потом Боб Эмсуиллер спросил, не сдам ли я ему в аренду часть ранчо под пастбище для овец. Для летнего выпаса. Пообещал, что его овцы не слишком стравят мне луг. Вот он и поставил ограду.

– Я не видел там никаких овец.

– Да. – Шея у нее была красной – видимо, от жара, исходившего от плиты. Плита стояла высоко, от нее шел запах чего-то подгорелого. – Он не заплатил того, что обещал, поэтому я велела ему забирать своих овец и уматывать. В этом году – никаких овец. Он тоже сказал, что платить не будет, что с меня достаточно ограды, я, мол, должна радоваться, что она у меня осталась. После того как я отказала ему в аренде, как-то ночью по дому кто-то несколько раз стрелял. Разбили окно в свободной комнате. Женщине, если у нее умер муж, надо хорошо знать, что у нее за соседи. Они меня всегда считали здесь чужой.

– Значит, ты понесла потери на продаже скота и ничего не получила от сдачи земли в аренду?

– И это только начало. Придется продавать ранчо. Я знаю, Джек любил это место, я тоже, но больше не люблю. Это они виноваты. – Она старческим, заплывшим жиром, поросшим пушком подбородком указала в сторону соседей. – Я хочу сделать что-нибудь с остатком своей жизни. Если продам ранчо, смогу уехать отсюда. – Она залила сыр с беконом яичной болтушкой и поставила пирог в печь. Повернулась к нему. Бог знает, что она увидела. Она играла в своем собственном кино.

– Хочешь послушать, как я пою, Лоял? – Голос вдруг сделался бодрым и каким-то дурашливым.

Она поставила пластинку на проигрыватель. Проигрыватель по-прежнему стоял на буфете, там же, где стоял много лет. Лоял изучил конверт от пластинки: пятеро мужчин на высоких музыкальных стульях, от их рук до самого верхнего края конверта расходятся желтые вихри и – взрывающиеся красные буквы: «Пойте с нами! * Том 7 * Сельские баллады».

Пластинка закружилась, двухструнные скрипичные гармонии сентиментальной деревенской песни наполнили комнату. Старр встала перед плитой, ступни – носок к носку, пальцы сцеплены замко́м над низом живота. Женщина средних лет, в мятых джинсах и фуфайке, но было в ней что-то от былой беззащитной красоты. Вероятно, она это знала.

Она тихонько сосчитала до трех, потом запела: «Он просто проходил мимо, я была совсем одна, в синем». Слова как будто с трудом прокладывали себе путь наружу через нос, вызывая дешевый эффект печали. Лоял, словно подвыпивший посетитель бара, не смог сдержать слез. Эта песня всегда бередила его, но сейчас он вынужден был сидеть на этом проклятом кухонном стуле, даже не имея возможности склониться над пивной кружкой. Поэтому он закрыл глаза и пожалел о том, что Джека больше нет.

* * *

Киш оказался хорош, и они весь его съели. Когда еда оказалась на тарелках и вилки замелькали вверх-вниз, когда можно было не разговаривать, стало легче. Стул Джека пустовал. Пикули. Закипающий на плите кофе. Сколько раз он здесь сиживал?

– Ну что ты думаешь о моем пении, Лоял?

Это был вопрос из тех, на какие он не мог ответить.

– Прекрасно. Мне очень понравилось.

Кислая мина. Она разливала кофе, он подбирал крошки от киша с блюда. Вещи Джека были повсюду, как будто он просто ненадолго вышел. Да, именно это он и сделал – ненадолго вышел. Веревка, которую он распутывал, пока они смотрели телевизор, – на крючке возле двери; пара сапог, загрубевших без употребления. Счета, все еще нанизанные на викторианскую иглу для бумаг. Серая ковбойская шляпа – лента вокруг тульи еще пропитана по́том Джека – на крышке буфета, куда он ее всегда клал, приходя на обед.

– Наверное, ты могла бы поехать в Висконсин, повидаться с детьми? Они, должно быть, теперь совсем взрослые.

– Связь с ними прервалась у меня слишком давно. Разрезана тупыми ножницами. – Она заметила, что молоко, кажется, прокисло; он понюхал и ответил, что выпьет кофе без молока.

– Я знаю, что ни на каком родео я петь не буду, Лоял. Голос стал слабым, я слишком стара. Старухи на родео не поют. Но знаешь, я не чувствую себя старой. У меня такое ощущение, что самая прекрасная часть моей жизни еще впереди. Я могла бы остаться на ранчо, Лоял, но не одна. Здесь нужен мужчина.

Яснее выразиться было невозможно.

Кофе. Его чернота в знакомых синих чашках. Он размешивал сахар. Ее ложка звякнула о блюдце.