Почтовые открытки

Неделя – дней десять спустя. Его ребро немного окрепло. Другая рабочая бригада. А в роще по-прежнему вороны, их душераздирающее карканье накладывается одно на другое, как мазки грубой краски. Они будили его при первых проблесках света. Надо выбираться отсюда, как бы он ни нуждался в деньгах. Это плохое место для поправки своих дел. Он завернулся в одеяло с головой, пытаясь заглушить карканье, но воронье упорство было удивительным. Их галдеж в кронах деревьев защитной полосы не прекращался всю последнюю неделю. Он никогда не видел, чтобы вороны долго кучковались в одном месте, если только поблизости не было какой-нибудь мертвечины, – тогда они дрались над ней, пока от нее ничего не оставалось.

Полусонный, он начал одеваться, сознание постепенно прояснялось, и к тому времени, когда склонился, чтобы завязать шнурки на ботинках, он уже был готов убить парочку этих склочных птиц. Доски крыльца были мокрыми. Вдали он услышал неистовый лисий лай. Дрожащий свет обволакивал все вокруг пеленой прозрачного воска. Он пошел к пикапу Кортнеггера, чтобы вытащить обычно торчавшее на оконной стойке ружье.22-го калибра, но не удивился, обнаружив, что дверцы машины заперты. Поганец стал очень подозрительным после того, как приехали сезонные рабочие – боялся, что кто-нибудь из этих бродяг улизнет из барака и угонит его пикап. Лоял поднял с дорожки полдюжины камней.

На подходе к лесополосе сквозь ветви деревьев проглянуло перламутровое небо, фосфоресцирующие просветы то и дело меняли форму или перекрывались прыгавшими по веткам птицами. Восходящая Венера мелькала среди листвы. Ворона-дозорный подала сигнал тревоги, и стая взлетела визгливым облаком. На его взгляд, их было штук шестьдесят или семьдесят. Лиса замолкла. Он вошел в прохладу деревьев. Сотни стебельков и мелких веток устилали землю, образуя узор, напоминающий географическую карту. Одно дерево, большой серебристый тополь, лежало поваленным. Ствол был ресщеплен, но не до конца, крона покоилась высоко, на двух или трех искореженных молодых деревцах, опасно нависая над ними. Упавшее дерево будет гнуться под собственной тяжестью, пока деревца не обломятся, уступив ему дорогу к земле на последних двадцати футах. Отколовшаяся часть ствола опиралась на ветви, напоминая сказочное чудовище на тонких бегущих ногах. В разломе древесина была белой, как уставившееся в пространство бледное лицо.

Вывороченная земля вспучилась, длинная борозда почвы на одном из корней напоминала изогнувшуюся ползущую змею. Удар молнии. Лоял пнул ногой опаленную почву. Из нее показалась тяжелая белая кость. Кость динозавра. Самая большая из всех им виденных. Странная. Спустя столько времени – снова.

Он потянул, суглинок вокруг кости раскрошился. Он отбросил землю палкой. Вид палки, копающейся в лиственном перегное, и запах гнилых листьев подняли со дна души что-то нехорошее. Кость была довольно плоской, немного истончилась по краям, как лопатка – человеческая, но не совсем. Он смотрел на эту большую зеленовато-белую тускло светящуюся на фоне земли кость – древность, которую он с трудом мог поднять. Черт, как звали того парня, с которым он выкапывал кости? Картридж или что-то в этом роде. Крупный потный парень, интересно, что с ним теперь?

Эта странная кость должна была стоить денег, и если ему удастся ее продать, Кортнеггер ничего из этих денег не получит. Забавно, он совсем не ожидал найти окаменелость в таком сугубо фермерском месте, как это. Но, взволнованный находкой, он принялся копать вывороченную землю глубже, надеясь найти еще что-нибудь, однако ничего не нашел.

Он пошел по лесополосе, отшвыривая комья почвы ногой, поднимая упавшие ветки. Поскольку искал именно кости, он сразу же заметил большую берцовую, потом череп и понял, что́ привлекало к этой роще ворон: на костях еще сохранялись ошметки плоти. И клочья сгнившей ткани от красной рубашки несговорчивого мексиканца.

Сорок минут спустя, оставив пикап с не заглушенным мотором перед почтовым отделением, он написал открытку и опустил ее в синий почтовый ящик. Не успело еще взойти солнце, а он был уже за пределами города.

52 La violencia [136]

«La tristeza de Miami»[137], как говорила Пала, началась с мариэльского исхода[138], с притока в город этих безумных людей. В городе поселился дух какой-то ветхозаветной убийственной напряженности. Появилось слишком много странных людей, слишком много странных денег в руках у слишком немногих.

Одним жарким днем она услышала по радио в машине, что четверых белых полицейских, которых обвиняли в том, что они забили до смерти Артура Макдаффи, оправдали в Тампе. Буквально несколько минут спустя город харкал кровью.

Она всегда возвращалась домой на машине. Любила водить, любила свой новый бизнес – бюро путешествий, любила спешащих людей. Даб от всего этого устал, но в ней еще бурлила кубинская энергия, ей доставляло удовольствие выкладываться, чтобы дела шли хорошо. Ей было необходимо работать. Она не могла уйти на покой. Не хотела. Не то что Даб с его орхидеями.