Почтовые открытки

Зеркало притягивало, как туннель в иной мир. Он давно не смотрел на себя и полагал, что он по-прежнему молодой человек, с сильными руками, мягкими черными волосами и горячими голубыми глазами. Теперь он увидел, что лицо у него изможденное. Синяя рама зеркала заключала в себе застывшие черты. Живой румянец и скорые на гнев глаза поблекли. Кожа была кожей аскета, чью шею никогда не пятнали синяки от засосов, жесткие лицевые поверхности выдавали человека, который проводит время в одиночестве и которому нет нужды искажать лицевые мышцы лицемерными личинами публичной жизни. Его взгляд не выражал ничего, когда мимо проходили женщины. Наверное, эта искра наконец потухла в нем навсегда, думал он, но не верил в это.

Через час вещи были собраны, и он двинулся в своем пикапе на север. Срок жизни, казалось, подступал к горлу.

Однако неизбывное желание завести ферму напоминало тлеющие угли, время подстегивало. Пятьдесят один год. Старательство, ночи, проведенные в барах, летние раскопки с Пулей, восхождения на горные перевалы, продирание через кроличью щетку[84], доходящую до груди, – его дорога долгое время была дорогой изгоя. Он пытался поддерживать хрупкое равновесие своей жизни, следуя по тонкой перекладине между короткими дружбами и внезапными уходами. Он думал о ночах, проведенных на песке, о пронзительных криках пустынных лисиц, звездах, светящимися орбитами прочерчивающих дороги в небе, о зияющих дырах. Вспоминал будоражащие часы, проведенные с Беном в обсерватории за наблюдением над звездными дугами с помощью фотоаппарата, свои попытки понять скачущие речи Бена об энергии далеких звезд и гравитационном коллапсе. Однако путешествия по коридорам галактических льдов и холодный свет далеких звезд не могли полностью стереть из памяти тепло коровника и кухни, серебристых горок пушнины. И никогда еще тоска по ферме не была так остра, как тогда, когда пьянство окончательно добило Бена, низведя его до животного состояния.

В Мехико, когда Лоял стоял перед статуей Альваро Обрегона, покачиваясь и поддерживая навалившегося на него Бена, давнишняя тоска захлестнула его. Над гранитным пьедесталом, на котором зиждилась статуя, рука генерала плавала в подсвеченной банке формальдегида[85]. Желтая кость торчала из плоти, и в угле наклона кости Лоял увидел себя, лежащего в кровати на спине, закинув руки за голову, с торчащими вверх локтями.

Недалек тот день, когда он проснется мертвецом. Он ничего еще не сделал, чтобы завести ферму, исцелить свои невзгоды землей, кудахтающими курами и собакой, которая будет радостно прыгать на него грязными лапами. Он представил себе семью счастливых детей, тепло постели, голос в темноте вместо яростных звезд и безмолвной записной книжки индейца.

Конечность плавала в гнойной жидкости, и, глядя на оголенную локтевую кость, он понял, что уже поздно трепыхаться, поздно покупать ферму, не говоря уж обо всем остальном, но знал он и то, что нужно что-то сделать, иначе следует просто сжечь деньги в печке. Может, так для него и лучше. Может, Вернита оказала ему услугу. Зачем он так долго здесь торчал?

Прощай, саманная хижина, прощайте, морозные ночи. Прощайте часы, глупо проведенные над цинковой стойкой бара Криддла в ожидании, когда Бен будет готов к тому, чтобы он уволок его домой.

34 Перекати-поле

И вот он в Северной Дакоте. Ему пятьдесят один год. Ферма – изогнутый участок земли; обшитый досками дом, открытый всем ветрам; истощенное поле среди ранчо и ферм, где выращивают сахарную свеклу. На кой черт он покупает это, удивлялся он сам себе уже в тот момент, когда совал чек мужчине с лицом стервятника, в овчинной куртке. Заключенный в его голове, как радужный жук в спичечном коробке, жил образ пологого поля, увенчанного вдоль края живописными кленами, а не этот тощий клочок земли. Он даже не знал, что с ним делать.

Полчаса спустя он увидел того самого мужчину с лицом стервятника на улице, тот сидел, навалившись на руль своего грузовичка, словно решил отдохнуть немного, перед тем как двинуться в путь.

Он не мог называть то, что купил, фермой, поэтому именовал «местом». Оно и было местом. Он не знал, что хочет делать – выращивать сахарную свеклу, соевые бобы, пшеницу? Окружной агент упомянул новые сорта – «дурум», «карлтон» и «стюарт»: зерно хорошего качества и устойчивость против стеблевой ржавчины. Машинное оборудование было дорогим. Он мог разводить скот или выращивать свиней. На скотоводстве можно заработать, но для этого нужно родиться скотоводом. Он был знаком только с молочным производством, его заботами были выпас, сено, лесной участок, отчасти полеводство. А «место» для всего этого не годилось. В фермерском деле теперь все изменилось. Пока размышлял, он купил пятьдесят барред-роков[86]. Можно заняться птицеводством. Или выращивать фасоль и горох.