Под часами

Наташа больше не спрашивала, куда и зачем они идут в разведку. Едут. Теперь Слава уверенно шел по знакомому поселку. Опять мимо сгоревшей синагоги (за прошедшее время тут ничего не изменилось), где он чуть задержался взглядом на заброшенном участке… по улице, поворот, поворот, еще раз налево и… здесь он остановился, взялся рукой за штакетину, почему-то подумал, что она должна хорошо звучать, как пластинка ксилофона — любил он в детстве пробежаться мимо забора с палочкой в руках и слушать разговор штакетин…

Наташа стояла за спиной, и лицо ее не выражало ни тревоги, ни беспокойства, ни удивления — зачем они сюда притащились, и чем этот поселок лучше, чем их…

Слава снова поднял чемодан и толкнул им приоткрытую калитку. На скрип в окне показалась мужская голова, видно было, как взлетели вверх руки, и почти сразу же открылась входная дверь на крылечко. В это время Слава стоял на предпоследней ступеньке — они оказались с Соломоном одного роста. Старик уткнулся в Славино плечо, обхватил его руками и похлопывал по спине… потом оторвался, перевел взгляд на стоявшую внизу на земле Наташу и долго качал головой:

— Теперь я понимаю, что ты так долго не женился, бохер, — найти такую…— он не знал, как сказать, — …ээээ — Жену! — Подсказал Слава — Жену! Жену, я понимаю… красавицу!.. Нет. Тут дело не в том… вы больше, чем красавица… Знаешь, — обратился он к Славе, — я тебе скажу: с ней таки можно идти в разведку, аф а лунге ерн… простите, на долгие годы… ну, я старый и ненормальный — разве можно стоять и терять время?!. Заходите! Заходите и все! Я даже и не гадал, что когда-нибудь хоть одна родная душа переступит порог этого дома… потому что этих душ нет на свете. — Обратился он к Наташе. — И вот этот мальчик опять устроил мне такой праздник… А…чем же я буду вас угощать? — вдруг огорчился Соломон и посмотрел на часы — открыт ли еще магазин…

— А ничего не надо, — возразила Наташа, у нас все с собой — мы будем вас угощать, ладно?

После долгого молчания Соломон говорил, говорил, он должен был стольким поделиться со Славой! Наташа давно спала в соседней комнатке, а они никак не могли оторваться от беседы. Слава умел слушать… Соломон любил говорить, да и жизнь его складывалась так, что он теперь пользовался любой возможностью общения. Он возвращался в мир. Или он создавал мир заново. Он нарезал крупными ломтям свое время и прожитое, и завтрашнее. В нем исчезла скупость в проявлениях чувств — она сменилась своей противоположностью: щедростью. Он сам не знал, сколько и чего в нем хранится, сколько накопилось того, что может кому-то еще пригодиться, и он так искренне удивлялся этому, что располагал к себе любого. Наташа спала. Слава впитывал тысячи подробностей жизни старика, а через них строил картину происходящего.

Бежали часы. Ветер торопился и пыхтел и сопел от усталости, свистел проколотым, разорванным нутром. Звезды лениво моргали, и холст неба не спешил показать, каков его цвет на самом деле, и на какой серой, невзрачной подложке, на самом деле, расположилась вся красота мира, воспеваемая романтиками десятков веков…

Правда. Что же такое правда? Сукин слушал в полуха и запоминал слова Соломона навсегда. Даже правильнее было бы сказать, что не запоминал, а закладывал в память и в нужную минуту мог, прошерстив все, что говорил старик, вытащить из нужной ячейки как раз то, что подходило к случаю. У его памяти не было сбоев, поэтому он и выжил. Он всегда невольно прокручивал все возможные варианты ситуации, потому что все в мире повторялось уже миллиарды раз, а вот воспользоваться этим умели только единицы, и Слава был один из немногих…

Ударило стекло, будто гонг перед рассветом в зоне… много он наслушался этих звуков у себя в поселке… ветер — везде ветер… только разные звуки и тайны он разносит окрест в разных местах… а когда доведется ему залететь не в свой край, начинает бесится от боли увиденного и услышанного… тогда случаются ураганы и смерчи… тогда штормит и сушит…