Под часами

— Вы не правы! Давайте мы вас переселим в другое место…

— Спасибо. — Сказал Соломон тоже другим голосом. — Спасибо. В другом месте я увижу разбитую церковь… вы думаете это лучше?.. Между прочим, Иисус был тоже еврей, и за это мне сделали погром… а на могилу к моей жене и Ракелечке я все равно не могу придти, потому что не знаю, где они лежат… но оттуда к ним дорога короче, понимаете…

Начальник сидел молча. Он чувствовал, что этот старик не смеется над ним, а, действительно, говорит откровенно и честно. И ему вдруг сделалось страшно, потому что все, на что он потратил тридцать пять лет своей жизни, вдруг полетело в какую-то глубину, из которой нет возврата, и ему показалось что старик стоит на обрыве и смотрит сверху, как он будет разбиваться или тонуть там, в глубине. Ему стало страшно и знобко. Зачем он должен заставлять этого старика, потерявшего в жизни все, делать еще что-то, что хочет другой. Зачем государству этот старик? Не пускать, чтобы не было дурного примера, не пускать? Но он государству стоит денег, а уговаривать его — тоже стоит денег… и все потом будут трепать везде по кухням, что этого несчастного Соломона Шнейдера не пустили… пусть бы катился к чертовой матери… к едрене фене… зачем все это? Он не знал, что делать. Надо было подписывать бумаги или…

— Знаете что? Вы подумайте еще. — Предложил он старику.

— Я уже подумал. — Ответил Соломон грустно.

— А теперь подумайте по моей просьбе. Если вы не передумаете ровно через неделю в среду… приходите, я вам обещаю: я сам подпишу эти бумаги…

— А как ваша фамилия? — Поинтересовался Соломон.

— Булдаков. — Ответил чиновник. — Я вас очень прошу, Соломон…

— Михайлович…— подсказал Соломон.

В то время, когда Соломон сидел в ожидании, Сукин брел по улицам и думал. Утром они расстались со стариком. Соломон поехал в синагогу — так он сказал, Сукин поехал к товарищу — так он сказал. Оба врали. Оба знали, что они говорят неправду друг другу и выслушивают неправду. Обоих это устраивало. Они жили в такое время. Слово "правда" слишком часто употреблялось, чтобы соответствовать своему смыслу… у него стерлись углы, оно стало обкатанным голышом в мутной воде…

Сукин стоял на другой стороне улицы, напротив редакции толстого журнала. Ничего не происходило. Почтальон с сумкой притащил корреспонден цию. Слава знал, что его письма там нет, но представил себе, будто именно в этот час оно плывет по лестнице вверх на стол какой-нибудь толстой тетки, секретарши, которая равнодушно разорвет конверт, вытащит его стихи, подпалит погасшую сигарету, поднятую из пепельницы и воняющую помойкой, и тяжко вздохнет, а потом бросит стихи в стопку с какой-нибудь приколотой к углу бумажкой: кому отдать читать или кому поручить написать отказ… она, конечно, не станет читать… а вдруг. У него мелькнул какой-то мираж — она открывает конверт, вынимает пачку стихов, начинает читать… что она читает?… Может это…"Боже ты правый! / Травы — отравы, / Реки — калеки, / Сады — без воды, / Где ж это видано: / Скотина без выгона, / Россия без еды!.. Слезы бегут по ее щекам, она садится в свое кресло, закуривает одну сигарету от другой и читает, читает… и тут приходит Главный редактор. "Что с Вами, Аспазия Ивановна? Что-то случилось?" — "Такие стихи, Александр Тихомирович! Такие стихи!.." он заглядывает в листы — "Опять Сукин!" "Опять". "Ну… То же самое — он что не понимает, что это нельзя печатать… пусть спасибо скажет, что его не ищут и не посадили… не дурак ведь… — "Не дурак, Александр Тихомирович, не дурак… — "Ну, так пусть Вакс и напишет ему, что он не дурак… мне и дураков хватает… не жизнь — борьба… Слава вздрогнул, что-то вывело его из полузабытья. На него смотрел человек. Издалека. Внимательно и откровенно. Сукин не подал вида и не переменил позы. Человек смотрел. Сукин краем глаза наблюдал. Человек сделал шаг в его сторону. Сукин повернулся к нему лицом и пошел навстречу. В лоб. Был в его арсенале такой прием. Человек прошел мимо, скашивая глаза, потом он оглянулся — Сукин чувствовал это, но сам не обернулся, завернул за угол и перешел на другую сторону… после второго поворота за следующий угол он резко развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в обратном направлении. Человека не было. Значит, не слежка. Передал его другому сексоту? Вокруг никого не было — улица пуста… значит, не слежка… может, обознался, он еще привычным глазом окинул окна вторых этажей… третьих… может, хотел просто на троих предложить… он дошел до брусчатой улицы, вскочил на подножку подъехавшего трамвая, отдал гривенник кондукторше, посмотревшей на него весьма выразительно, и соскочил на ходу после второй остановки… кондукторша улыбнулась в окно и сложила губы для поцелуя… теперь он шел, внимательно глядя по сторонам… они тогда в немецкой форме по городу, по диагонали весь прошмыгнули… эх, Мишка, Мишка… вон на углу чугунные фонари, козырек… глухая дверь в два человеческих роста и рядом еще одна такая же, а сбоку на стене репертуарная доска на две недели…