Под часами

"Как все быстро меняется. Как улетает век… за половину перевалил… и жизнь перевалила… за половину… за три четверти… за черту, где каждый шаг на минном поле… спит женщина, за которую я теперь в ответе… этот старик привязан ко мне, и, значит, и за него я в ответе… а может быть, и еще за кого-то, кого непременно встречу и не оттолкну и не пройду мимо… так мы и тянем, тянем помимо воли чужой и власти чужой саму Жизнь… один за одного… не за всех, а за одного… за всех это ни за кого… я за старика, за Наташу… а он за меня и тот парень, что приходил к нему… тот тоже за него… что за парень… доброхот?…или очки набирает… зачем?…— Да слушаю я, Соломон, слушаю… это вам спать пора, а мне что поделается — я ж привычный… ночь для таких, как я, время подходящее, привычное и желанное… настоящая… не в переносном смысле… когда темно… и звезды ведут не потому, что возбуждают необычные желания и сулят слишком много, а потому что знают все дороги на свете, ибо видят их неизменно миллиарды лет… а делятся с нами от нечего делать… ну, что висеть на небе без толку! Пошли спать! Спать, Соломон! Вам постелено… вон на диване… а я… я умею спать и сидя… и на одной ноге… и стоя, как лошадь… спать. Завтра поедем в город… на разведку… спать. "

III

Один день

В коридоре было пусто. Соломон сидел на откидывающемся стуле в середине из четырех сбитых вместе, какими заполняли залы кинотеатров. Эти, видно, были списаны и отданы сюда, в коридор… Соломон раскачивался, не замечая этого, вперед-назад, и стул поскрипывал… он не ждал ничего хорошего от назначенного разговора, но не мог избежать его, а, значит, надо было пройти и это. Сегодня был неприемный день. Почему ему назначили посещение в неприемный день, он тоже не понимал. Это его немного раздражало, но не пугало и не заставляло нервничать. Он вообще удивлялся сам себе: с тех пор, как он познакомился с этими молодыми людьми, как он их называл "из синагоги", все в мире сделалось другим для него. Конечно, мир не изменился он не такой уж дурак или необразованный… что значит необразованный? — Задавал он сам себе вопрос. Что, для того чтобы понять, как тебя мучают, надо образование? Или для того, чтобы кричать от боли, надо учиться в консерватории… Фидлер живет у них в поселке — он выступал по радио — играл на скрипке, так он таки учился в консерватории, говорят, у самого Ойстраха, дай Б-г ему здоровья… а Изя Кац сидел в лагере и отморозил пальцы — он тоже был скрипач. Его спасли в лагере, спасли, — так тоже, оказывается, бывало, но он потом не смог уже больше играть, так хотел повеситься… зачем ему играть? На собственных похоронах… жена его тоже была в лагере — умерла. Одна дочка с ней была в лагере — умерла. А другая дочка оказалась в детдоме и, сколько он ее ни искал, найти не смог. Так зачем ему играть, и что играть можно, когда у тебя такое в душе… при чем тут пальцы. Ну, отморожены…

Начальник предложил ему сесть и очень вежливо стал расспрашивать. Так вежливо… и смотрел в глаза, что Соломон не выдержал и спросил. Что, он не имеет права спросить? Он спросил: "Вы здесь работаете"? И начальник так вежливо и все время смотрел ему в глаза, ответил, наверное, честно: "Нет"!

— Как? — Удивился Соломон — Я работаю в этом же ведомстве, но выше. Мы сейчас делаем проверку…

— Проверку? — Спросил Соломон.

— Да. Проверяем заявления, кому отказали, и кто настаивает на отъезде.

— А! — Согласился Соломон. — Это правильно…

— Вот, Вы, Соломон…

— Михайлович…— подсказал Соломон…

— Вот, вы, Соломон Михайлович… понимаете… вот вы хотите уехать в недружественную страну, понимаете…

— Нет. — Отказался Соломон.

— Вы не понимаете?

— Я понимаю.

— Ну, вот и хорошо! Тогда в чем же вопрос? Мы же не можем нашего гражданина отпустить в недружественную страну, у нас даже нет с ней дипломатических отношений…

— Это вам она не дружественная, — грустно сказал Соломон.

— Как? — Опешил начальник…

— А мне она дает сразу пенсию и жилье…

— Разве у вас тут нет пенсии и дома? — У вас же свой дом, — подтвердил начальник, заглядывая в папку с надписью "Дело" — Есть у меня пенсия. И дом у меня есть.

— Ну! — начал радоваться начальник!

— У меня жизни нет…

— Как? — Откинулся в кресле начальник.

— Вы знаете, молодой человек… вы производите неплохое впечатление… я вам скажу откровенно…

— Я слушаю внимательно…— подался вперед начальник.

— Я живу напротив синагоги… то есть жил… а потом, когда был погром, синагогу сожгли… и теперь каждое утро, когда я подхожу к окну и вижу этот пустырь и сгнивший забор, мне кажется, что сейчас эти хазейрем опять постучат в дверь и дадут мне топором по голове…

— Ну… ну…

— Я понимаю. У вас тут не говорят таких вещей… но мне нечего бояться…

— Тут?! О, тут всякое говорят…— махнул рукой начальник.

— Дело не в этом… эта страна, в которую я хочу уехать, и которую вы называете недружественной, вместо того, чтобы назвать просто Израиль, она мне — очень даже дружественная… потому что там нет погрома, не горят синагоги, и нет Сибири…

— Это же крошечная страна!

— Вот и хорошо! Там нет Сибири, и я поэтому не…