Под черным флагом. Истории знаменитых пиратов Вест-Индии, Атлантики и Малабарского берега

Но пираты до этого уже вытащили из рундуков матросов все, что было в них ценного, в том числе и бритву Билла. Через некоторое время люк снова открылся, и захватчики велели одному из матросов выйти на палубу. В полубаке их было четверо. Они взглянули друг на друга, и любимый всеми матрос Браун встал и обратился ко мне со словами: «Капитан, мне все равно, когда умереть – первым или последним», после чего крепко пожал мне руку и добавил: «Прощайте». Я посоветовал Брауну разговаривать с пиратами по-французски, поскольку мне показалось, что среди них есть французы, а он хорошо знал этот язык. Когда он поднялся на палубу, я услышал, что он произнес несколько слов по-французски, но после этого по звукам, доносившимся до нас, мы поняли, что его жестоко избивают. Когда избиение закончилось, мы снова услышали слово «Огонь!» и приказ выбросить тело за борт. Вскоре после этого люк открылся, и нам крикнули, чтобы выходил капитан. Я с трудом выбрался из люка, поскольку был очень слаб; мне сказали, что если я не скажу, где хранятся деньги, то со мной поступят точно так же, как со старшим помощником и матросом, а потом выбросят тело за борт. Я настаивал, что денег на борту нет, и убеждал их обыскать судно. Мне указали на старого испанца и сказали, что это коммодор, я спросил, что ему от меня нужно, и посмотрел ему в лицо. Он ответил, что ему нужны мои деньги. Я сказал, что денег у меня нет, а если бы и были, то давно отдал бы ему; судно принадлежит ему, но лишать меня жизни он не имеет права, поскольку у меня есть семья, которую я должен обеспечивать. До этого тот, кто меня подгонял, нарисовал мелом на палубе круг и велел мне: «Стоять на месте», после чего принялся избивать меня тяжелой пиратской саблей плашмя и бил до тех пор, пока моя рубашка не окрасилась кровью. Во время моей беседы с коммодором, поняв, что все мои мольбы бесполезны и сил у меня больше нет, я решительно встал в круг, начертанный для меня, надеясь, что получу пулю прямо в сердце. Я боялся, что если буду только ранен, то меня будут пытать, пока я не умру, а эти дьяволы станут потешаться надо мной. Два пирата с заряженными мушкетами встали напротив и выстрелили. Я опустил глаза вниз и стал искать кровь, думая, что ранен, но боли не чувствовал. Но тут пират, который истязал меня до этого, снова принялся меня бить, указывая при этом на дверь моей каюты, куда я и проследовал. Он сопровождал меня, продолжая наносить удары. Он велел мне зайти в каюту и сильно ударил меня по голове саблей. Войдя туда, я увидел там и помощника и матроса, которых считал убитыми и выброшенными за борт. Следующим, кого вызвали на палубу, был мистер Пек, пассажир, которого сразу спросили, где спрятаны деньги; он ответил, что ни о каких деньгах он не слышал. Один пират стоял перед ним с мушкетом, другой – с пиратской саблей. Они сбили его с ног и некоторое время подвергали побоям, а затем схватили за волосы и сказали, что сейчас убьют. Ему приказали сесть на лебедку и заявили, что застрелят его и выбросят за борт, как капитана и всех других. Он встал рядом с лебедкой, и в него выстрелили из мушкета, а потом загнали в нашу каюту. Только мистер Шоле, молодой человек, плывший с нами в качестве пассажира, был избавлен от побоев. Некоторое время нас держали в каюте и после неоднократных угроз прикончить снова загнали в полубак. Пираты забрали весь наш груз: кофе, какао, черепашьи панцири, восемь верповальных якорей, всю нашу провизию, оставив только неполную бочку говядины и около 30 фунтов хлеба. Увезя весь наш груз, запасной такелаж и все, что имело ценность, они перерыли в поисках денег балласт судна и, вызвав нас на палубу, велели убираться. Подняв якорь, мы начали двигаться, но очень медленно, поскольку у нас остались лишь два кливера и грот. Оглянувшись с тревогой назад, мы увидели, как пираты сидят на палубе самой большой шхуны, пьют ром и веселятся. Мы боялись, что они вдруг передумают, бросятся в погоню и лишат нас жизни. Приближалась ночь, и я решил спуститься в каюту и посмотреть, чем мы располагаем из еды и питья. Когда я добрался до каюты, уже стемнело, и я споткнулся о что-то, лежащее на полу. Оказалось, что это наш кок; мы думали, что он остался у пиратов, поскольку хорошо видели, как его забрали на шхуну, стоявшую рядом с нами, но не заметили, как он вернулся. Я заговорил с ним, но не получил ответа. Я таскал его по всей каюте, но заставить заговорить не смог. Наконец я зажег лампу и стал искать провизию, кухонную утварь и т. д. и нашел около 30 фунтов хлеба, немного молотого кофе и говядину в бочке, но не нашел никаких кухонных принадлежностей. На камбузе, кроме пары горшков, ничего не осталось. На следующее утро я собрал весь экипаж в каюте, показал, сколько осталось хлеба, и заявил, что каждый теперь будет получать в день всего один кусок хлеба. Все согласились с этим, надеясь в будущем добыть какую-нибудь провизию. Затем я расспросил кока (поскольку знал, что он сидел в трюме пиратской шхуны) о том, какой груз они везли. Он ответил, что там был набивной ситец и всякие товары, валявшиеся где попало, и около сотни больших оплетенных бутылей со спиртным. При этом он воскликнул: «О, капитан, это был самый лучший ямайский ром из тех, что я пил!» Я ответил, что если бы пираты увидели, что он пьет их ром, то тут же прикончили бы его. Он ответил, что ром выглядел так соблазнительно, что не попробовать было нельзя. Я полагаю, что, напившись рому, он и сбежал на наш корабль, прежде чем спиртное начало действовать, поскольку о нашем освобождении он не знал».