Под диктовку Альцгеймера

С трудом дождавшись, пока химик влез в какую-то дырочку возле тротуара, я выскочила из машины и бросилась к знакомому подвальчику. Быстро спустилась… но входную дверь закрывала опущенная стальная решетка. И никаких табличек! Но ведь Мариам обещала принять меня сегодня, где же она?

Я посмотрела на часы: да, около полудня, она велела приехать в это время. Машинально подняла глаза на оконную витрину и увидела, что яркий плакат, обещавший найти без вести пропавших, тоже исчез. Теперь подвальчик выглядел совершенно заброшенным, словно туда давно не ступала нога человека. И что мне теперь делать?

И без того нетвердо держащие меня ноги отказали окончательно, и я без сил опустилась прямо на грязные ступеньки. Через пару секунд рядом появились мужские ноги в джинсах. Сильные руки рывком подняли меня, и знакомый встревоженный голос произнес:

— Эльвира, что с вами?

— Мариам исчезла. — слезы хлынули потоком, мне было уже плевать, что подумает обо мне химик. — Она обещала найти моих дочерей… но пропала сама!

Петр поднял меня на руки и отнес в машину. Осторожно посадил на заднее сидение, затем втиснулся рядом и попросил:

— Расскажите мне все.

И я, захлебываясь слезами, кратко рассказала об Антоне, пропавшем вместе с дочерьми где-то в далекой Швейцарии, об Гарике и о Мариам, подарившей мне надежду и так коварно обманувшей. Петр слушал молча, только все сильнее хмурился. Я уже закончила рассказ и пыталась справиться с рыданиями, а он все молчал.

Наконец, ожил, достал из карманчика в дверях стопку бумажных носовых платков, аккуратно достал один, ласково вытер мне лицо, и лишь тогда произнес:

— Эльвира, давайте начнем клинические испытания, нас в клинике ждут. Я же вчера специально к ним ездил, переносил наш визит. А вечером мы с вами поедем к вашему Гарику…. и я из него душу вытрясу. Если он знает что-то про братца, он нам расскажет.

Я согласилась, что мне еще оставалось делать? Мы снова окольными путями доехали до института, я осталась ждать в машине, а Петр сбегал в лабораторию за блокиратором рецепторов. Раствор был готов довольно давно, но из-за исследований профессора до него никак не доходили руки.

Мы уже ехали в психиатрическую клинику, а я все изводила себя. Натан Константинович умер, а я, его любимая ученица, плюнула на дело его жизни, согласилась вместо его исследований проводить свои… Но с другой стороны, ему уже все равно, а мне пока нет. Пока… Мариам пропала, и это значит, что она меня обманывала… Но зачем? Она не взяла с меня ни копейки. Зачем ей был этот обман? Из чистого садизма? Тогда тем более она хотела бы посмотреть на реакцию жертвы… И потом — все ее слова не могут быть обманом, она же знала, что профессор скоропостижно умрет!

Про клинические испытания препарата я даже не думала. Смутно помню, как мы дошли до отделения геронтологии, все переговоры с охраной, главврачом и завотделением взял на себя Петр. Все начальство клиники до сих пор имело дело с профессором Шульманом, и к его замене на меня отнеслись настороженно. Кажется, завотделением даже звонил в наш институт и выяснял мои полномочия.

Пока Петр по внутреннему телефону выяснял отношения с руководством психбольницы, я затравленно осматривалась по сторонам. Даже в приемном покое обстановка сильно действовала на нервы. Серые стены были словно припорошены вековой пылью. Двери без ручек, решетки, через каждые пару метров перегораживающие длинные коридоры, словно мы находились в тюрьме… Даже здоровый человек не смог бы здесь находиться долго здесь без ущерба для психики. А Антон предлагал мне поместить сюда маму навсегда!

Петр куда-то ушел и долго не возвращался. Если нас сюда не пустят, не страшно, думала я. Мы сразу поедем искать Гарика. А исследования можно и отложить… или отменить вообще. Но все кончилось хорошо, главврач лично поднялся с нами на лифте на четвертый этаж, довел до кабинета дежурного врача Зои Рахманиновой и пожелал удачи.

В маленьком кабинетике, где вся меблировка состояла из круглого пластикового столика, двух низеньких пластиковых стульев и застеленной клеенкой кушетки, стоял какой-то затхлый, неприятный запах, словно окно не открывали с лета. Доктор Рахманинова стояла возле кушетки и беспомощно смотрела на нас, не предлагая сесть и не делая попытки заговорить. Даже в своем раздерганном состоянии я заметила, что с молодой докторшей что-то не так.

Доктора Зою в отделении я встречала не раз, хотя обычно непосредственно с ней мы не работали. Но милая розовощекая блондинка казалась мне олицетворением самой нормальности. А сейчас передо мной стояла женщина, которой самое место было бы в одной из палат своей клиники. Посеревшее лицо и бледными, странно подергивающимися губами, с дергающемся в нервном тике правым глазом и трясущимися руками, она меня напугала настолько, что я на миг даже забыла о своей беде.

Кажется, Петр тоже был впечатлен, но, в отличие от меня, отвлекаться он не захотел.

— Доктор, давайте прямо сейчас выясним, кому из отделения нужен наш препарат, и раздадим его лично. — бодро попросил он.