Под диктовку Альцгеймера

— Сын есть, но он в Штатах живет. Мы написали, он прибудет сюда, но через неделю только, билетов раньше не достать. Или через шесть дней, но к похоронам по-любому опоздает. Так что же, бедного Натана Константиновича как собаку безродную похоронить, что ли…

Она болтала без умолку, бросая чудовищные фразы и заливаясь радостным смехом, и я начала думать, что все мы в нашем институте сошли с ума. Надо сдаваться Зое… хотя психиатры тоже разные бывают. До моего слегка поплывшего сознания донеслись обрывки фразы:

— А еще уборщица наша позавчера померла, ее тоже хоронить надо, я конечно же займусь, но сразу два покойника, это ж два гроба, и две панихиды надо провести!

— Постойте, Зинаида Васильевна! — перебила я. — А от чего уборщица умерла?

— Да не знаю я, от инфаркта, может, или инсульта, или тромб оторвался, а еще разные вещи случаются, вот моя сноха недавно чуть не померла тоже…

Я выдернула прочно зажатую в мощной Зиночкиной руке руку и снова перебила ее:

— Она умерла мгновенно? Как профессор?

— Да что ты, Эля! Она тут два часа ходила и коридорам и жаловалась, что в глазах что-то темно стало. И наклоняться она-де не может, голова кружится. И что руки холодеют… Я-то думала, прикидывается баба. Ну понятно, возраст не молодой, но если поясница болит да голова кружится, нечего и на работу ходить физическую Права я, вы мне скажите?

— А как она умерла? Пена была на губах?

— Пена? — изумилась Зинаида. — Так пена при эпилепсии бывает. У меня двоюродный брат на такой женился, у нее припадки раз в месяц, и так страшно сразу, пена изо рта, язык проваливается…

— Что случилось с уборщицей? — выкрикнула я.

— Да она вот так два часа бродила, на швабру опиралась, как сомнабула, а потом вон на тот стул приземлилась. — Зина показала на деревянный стул с высокой спинкой возле стола. — Дернулась так странно, голову запрокинула и падать начала. Я к ней подбежала, а у нее лицо такое перекошенное было, словно она привидение перед смертью увидала. Меня аж в жар бросила.

Перекошенное лицо… Я вспомнила профессора. Я ведь тоже подумала, что он умер от испуга. А пена на губах как же? А была ли она? Не заметила я тогда никакой пены.

Зинаида все несла какую-то чушь, но я встала, пробормотала, что закружилась голова, и пошла прочь, ускоряя шаги почти до бега. Уборщица умерла в тот же день, что и профессор. Убирала она обычно вечером. Наверное, подобрала осколки разбитых колб… и у нее закружилась голова. Как у меня после того, как я делала профессору искусственное дыхание.

Что же, похоже, Петр прав. Бедного Натана Константиновича отравили. Но как? И чем? Раз отравилась уборщица, то сердечные капли, смешанные с блокатором, тут ни при чем. Доступа к нашим препаратом у персонала института не было. Я напрягла память. Вот профессор случайно свернул со стола какую-то колбу. Вот он берет в руки синюю пузатую бутылку, и вслед за нами идет с ней к двери. Не дошел… Через минуту он уже умер. Я чуть не отправилась следом, делая дыхание рот в рот, затем уехала, тело профессора увезли в морг, а в лаборатории остались две разбитые бутылки. В одной из них был яд…

Может, все объясняется очень просто. Та бутыль, которая упала случайно, и содержала отраву. Но тогда почему никто больше не пострадал? То есть как это никто? Мне было очень плохо до самого вечера. А вот химики, вроде, были в порядке… или просто не жаловались на недомогание? Но в любом случае, они не потеряли даже сознание, хотя стояли рядом с осколками. Но главное — если разлитый препарат был ядовитым, почему они никого об этом не предупредили??? Они же не могли не знать, что хранят в своем царстве?

Объяснить это было невозможно. Похоже, оставался единственный вариант — отрава была в синей бутылочке. Или, если не принимать во внимание бредовую версию о профессоре, тайком отпивающем каплю заветного эликсира — на бутылочке. На ее узком горлышке, за которое ее так удобно было держать.

Я остановилась возле узкого окна, прислонилась лбом к холодному стеклу и застонала. Нет, я не хочу в это верить. Зачем Петру было травить профессора? Он, наоборот, хотел найти виновного, настаивал на вскрытии… И нес чушь о том, что профессор до жути боялся деменции, настолько сильно, что готов был втайне от меня выпить недоработанный препарат, парировал зловредный внутренний голос. У человека, способного на такое, деменция должна быть уже в полном разгаре. А насчет мотива… я тоже прекрасно знала ответ. Петру не нужен был блокатор гена, запускающего болезнь. Ему нужен был блокатор для кого-то, кого Альцгеймер уже настиг и шел вперед семимильными шагами. А профессор никогда не согласился бы изменить план работы.