Под фригийской звездой

— А жить вы где будете? Вот возьмете меня в компаньоны, и я вам устрою дешевые участки? Приходите прямо в Козлово…

— Где это?

— У заставы, за новым кладбищем. Там уже много народу живет в «ковчегах». И мы пока так будем жить, а потом каждый построится.

— За один злотый? Ты, Корбаль, не рехнулся часом?

— Нет покуда. И даю слово — будут вам участки за один злотый. Ну? Так что отправляйтесь, папаши, за деньгой, а мы тут со Щенсным соорудим «ковчег».

Глава пятая

Сразу после этого совещания отец, оставив Щенсному пять злотых на жизнь, отправился в Жекуте, а Корбаль побежал к знакомым за инструментом. Не прошло и часа, как он вернулся, и в полдень они, вооружившись лопатами и топором, двинулись в Козлово.

Они шли по красивому Варшавскому шоссе, с двумя рядами деревьев по обочинам, миновали ограду нового кладбища и увидели шлагбаум городской заставы. Рядом стоял бревенчатый домик. На завалинке, греясь на солнце, сидел громадный мужчина с бычьей шеей, с головой лысой, как арбуз.

— Добрый день, пан Сосновский.

Мужчина открыл один глаз, посмотрел на Корбаля затуманенным взглядом и снова зажмурился. Хотел было плюнуть, но только облизал губы.

— Ишь, разжирел тут на заставе. Даже здороваться перестал. Сидит, жулик, у шлагбаума и заколачивает деньгу: с подводы по десять грошей, а с машины — пятьдесят!

Они свернули с шоссе и остановились на пригорке, откуда открывался вид на ложбину, кое-где пестревшую крышами; посередке был прудик, а дальше — небольшой, окутанный дымом холм. Дым поднимался из ям. В ямах люди готовили пищу.

— Они что, живут там?

— Ну! Каждый, кто сюда приходит, роет себе такой «ковчег», живет там и собирает понемногу кирпич, доски или черепки, пока не построится. Первым здесь поселился Козловский, от него и, пошло название — Козлово.

Они спустились по тропинке к белой избушке, крытой толем.

— Привет, пан староста! — крикнул Корбаль в окошко.

— Здравствуйте, коли не шутите, — откликнулся кто-то изнутри тихим, хриплым голосом.

— Снова сердечки? — спросил Корбаль, заглядывая внутрь.

— А что делать? Жить-то надо. Может, подработаем чуток.

— Все может быть. На ярмарку повезете?

— Ага… В Велишев. Завтра едем.

Щенсный тоже заглянул в избу. Пахло пряниками. Женщина как раз вынимала их из печки, а мужчина у окна смачивал слюной картинки и большим пальцем прижимал к еще теплым сердечкам. На картинках кавалер целовал барышню на глазах у ангелочка с луком и большой стрелой. Клеивший мужчина был маленький, с утиным носом, из-под которого торчали примятые усы.

— Пан староста, я к вам по делу.

— Что такое?

— Нужен «ковчег».

— Делайте, давайте. У Лягушачьей лужи, рядом с Вальчаком. Место там неплохое, сухо.

— И участки, пан Козловский.

— Ну, это успеется.

— Не успеется, пан Козловский. Нужно мигом. Сегодня мы займем участки, завтра застроим. Деньги есть.

— Есть?

Козловский, оживившись при упоминании о деньгах, повернулся, и Щенсный только теперь увидел его глаза: широко расставленные, словно не глаза даже, а зенки, маленькие, спрятанные глубоко в глазницах, колючие.

— А вы как думали? Нас девять человек с «Целлюлозы». И нам нужны сразу же девять участков. И чтоб было оформлено, как полагается. Тогда мы к вам больше не будем приставать и магарыч поставим приличный.

— Ну, так прямо сразу я не могу… Сегодня уже поздно, завтра ярмарка. Послезавтра, пан Корбаль, послезавтра, в среду, стало быть, пойду в магистрат и скажу советнику.

Они еще поговорили о том о сем, затем Щенсный спустился вслед за Корбалем на самое дно ложбины, к грязному прудику, прозванному Лягушачьей лужей, куда по канавкам стекали нечистоты из окрестных хибарок. Они обошли кругом все это благоухание и начали подниматься по противоположному склону, ища удобное место под «ковчег».

Наконец Корбаль остановился, вбил лопату и, отметив несколько шагов, провел каблуком черту.

— Отсюда досюда. А в длину три метра.

Поплевав на ладони, они принялись копать.

Копали даже тогда, когда маслянистый круг луны выскочил на Млечный Путь и покатился по макушкам звезд. Когда луне случалось нырнуть в тучи, вся братия, лежавшая на траве перед лавкой Сосновского, поднимала хмельные лица и грозила бедолаге:

— Куда полезла? Куда? Свети прямо, дрянь ты этакая…

Назавтра они копали с таким же остервенением от зари до зари и вырыли яму длиною в три метра и такую глубокую, что человек мог свободно выпрямиться. У задней стенки постелили солому, добытую у крестьян, возвращавшихся с базара, и впервые легли спать у себя.

— Завтра надо с улицы огородить жердями, — сказал Корбаль, зевая. — Оставить только лаз, остальное загородить и промазать глиной. И верх надо укрепить, а то не ровен час…

Проснулись поздно. С устатку спали бы еще, но их разбудили шаги и голоса наверху.

Выглянув наружу, они увидели еврейскую семью, приехавшую вчера из Велишева вместе с Козловским. Отец и мать, уже пожилые, двое подростков, сын и дочь, и маленькая девочка лет четырех-пяти. Теперь они делали «ковчег», работали вчетвером, родители и старшие дети — земля из-под лопат летела во все стороны.