Под фригийской звездой

— Ладно. Значит, так: дерево, которое они обработают, будете разбирать на три сорта, на беленую целлюлозу, нормальную и ротационную. На беленую идут лучшие, самые красивые и здоровые бревна. На нормальную — чистая древесина, а всякие больные, подгнившие, трухлявые бревна, — на ротационную. Начнете с этой «реи», потом перейдете к тем двум. Сейчас я вам запишу номера.

Он вынул из-за уха карандаш и отметил.

— Ладно. Ну и один из вас должен для всех шестерых строгальщиков готовить лес. Срубать сучки, выравнивать там, куда струг не достанет. Кто будет «секирой»?

Нелепый вопрос — кто как не плотник!

— Значит, в понедельник в семь тридцать выходите на работу. Что выработаете — все ваше. По два двадцать с кубометра.

— А сейчас нельзя начать? До вечера еще далеко, пару метров заготовили бы для почина.

Они сгорали от нетерпения. Да как тут удержаться, когда столько кубометров кругом и с каждого можно настрогать два злотых и двадцать грошей.

— Нет, скоро гудок. В понедельник.

Нет, так нет. Они столько ждали — подождут еще день.

Возвращались в Козлово со стругами в руках и с надеждой в сердце. Наконец они выкарабкаются из нужды! Будут работать дружно, добросовестно, а жить экономно. Есть надо досыта, в этом себе отказывать нельзя на такой тяжелой работе, но зачем тратить деньги зря? Пусть Щенсный стряпает на всех и в полдень приносит обед. За это каждый кинет ему злотый с получки. Восемь злотых в неделю — неплохие деньги для паренька, на улице не валяются.

Кашеварить должен был Щенсный с понедельника, а пока все снова разошлись по своим деревням, сообщить дома, что повезло с работой, и подготовиться к новой жизни.

В воскресенье, вернувшись из костела, Щенсный оставил отца в «ковчеге» и долго ходил, искал толстую проволоку. Наконец нашел за кладбищем, отломал метровый кусок, загнул один конец, сделав ручку, и, размахивая этой тросточкой, зашагал к стрельбищу.

По дороге он встретил Бронку с белой козочкой.

Девочка пожаловалась, что коза ее не слушается. Мама велела ходить с козой около дома, а та тянет то в кусты, то в лес — всюду. Ей говоришь, а она хоть бы что.

— А ты ее розгой, — посоветовал Щенсный. — Где это видано, чтобы скотина человеком командовала!

Он взял у Бронки веревку, и коза тут же присмирела, зашагала прямо, как на параде. Но стоило Щенсному переложить веревку в руку девочке, как снова начались прыжки, шалости и разные фокусы — прямо уму непостижимо, сколько хитрости таится в одной еврейской козе!

— Козя, стой! Тише, козя!

— Козу так не кличут, — объяснил Щенсный, — ее приманивают: бась-бась! И вообще зови ее Басей.

Они пробыли в роще до вечера. Под меченой сосной, недалеко от столба, действительно было что-то зарыто. Щенсный, проверяя, нащупал — проволока скользнула по круглому предмету, ясное дело — труба.

Потом вернулись — девочка с козой к себе, он к себе.

Еще издали он увидел отца с Любартом на валуне у «ковчега». Мужчины были настолько увлечены разговором, что даже не заметили, как Щенсный вернулся.

Он заглянул в кастрюлю на печке — что там отец состряпал? Его ждала каша и полная миска капусты.

Щенсный ел жадно, придвинувшись к лазу: ему было интересно, о чем может отец говорить с отцом Бронки.

Любарт рассказывал, как он лишился швейной машины. А что такое портной без машины? На руках шили при царе Горохе. Теперь портному необходима швейная машина и зеркало, большое зеркало, чтобы заказчику показать работу…

Отец поддакивал, да, это то же самое, что с землей. Если ты потерял землю, нет у тебя никакой опоры, ничего прочного, ты как сухой лист, и только.

Щенсный понял, что отец без земли совсем зачахнет. Надо поскорее дать ему новую землю, пусть хоть крохотный клочок, но свой, и избу, все равно какую, но чтобы у него была «опора».

Когда Любарт ушел, Щенсный вылез из «ковчега», подсел к отцу.

— Так когда начнем строиться?

Отец пожал плечами.

— Из чего?

— Как это из чего? Козловский поставил хату, не имея ни гроша. Из черепов слепил.

— Видел. Я бы не так лепил.

— А как?

— Вот так: связал бы столбы стенами, пусть даже из дюймовки, все-таки можно тогда изнутри оштукатурить, а снаружи черепа гладко отшлифовать. Опять же крыша… Крыша у него кривая.

— Ну, Козловский ведь не плотник. А фундамент какой сделаем, бутовый или кирпичный?

— Только кирпичный.

Щенсный так его разжег, раззадорил, что старик встал с валуна, взял лопату и начал чертить на земле тут же рядом, где начинался их участок: горница пять метров на четыре, сени шириной метр двадцать, с кладовкой в конце, и кухня четыре на четыре, с подполом. Крыша высокая — под хороший чердак…

Он ходил по этому своему дому, перешагивая через начерченные линии, чтобы не стереть, из горницы шел в кухню — здесь, говорил, будут девчонки спать, а мы, мужики, в горнице. Он повеселел, глаза заблестели.

— И поставим его так, чтобы одно окно смотрело на «Целлюлозу», а второе на озеро.

— Значит, завтра начинаем?

Старик словно свалился с этого домика на землю — снова смотрел испуганно, видел одни лишь начерченные линии и никаких реальных возможностей.