Под фригийской звездой

— Своим хорошо подвешенным языком вы, пан Корбаль, хотите сделать карьеру у хадеков.

А Корбаль не пропускал случая охаять «красных». Выступал на всех собраниях, обо всем говорил свободно, просто, умел насмешить людей и найти нужные доводы, так что его слушали охотно, с одобрением.

— У Корбаля котелок варит… Это да! Он из мужиков, шельмец, ум у него мужицкий…

Его авторитет и вес у хадеков росли. В кооперативе «Звено» его выбрали в ревизионную комиссию.

Жители Козлова видели его в магазине кооператива наблюдающим за торговлей. Его встречали с дочерью Клеща, владельца мясной лавки на Цыганке. Он бывал с ней в кино, чаще всего в «Солнце» на Гусиной улице, на набережной Вислы и в кондитерской «Прохладная» на улице Третьего Мая.

На эту тему ходили разные слухи и догадки, но Щенсного с отцом они мало интересовали. Они жили своей стройкой, спешили, так как дело шло к осени.

— Только бы успеть до дождей. Еще печь надо сложить. И оштукатурить…

Печь клал им печник с «Целлюлозы». Отец попросил его прийти после работы. А насчет платы они договорятся.

Печник пришел с помощником. Встреча получилась не из приятных. Белобрысый понятия не имел, к кому они идут, а Щенсный с отцом не знали, что белобрысый работает у этого мастера.

В первый момент белобрысый попятился и, как им показалось, хотел просто повернуться и уйти. Но должно быть, они были еще больше смущены и ошарашены, чем он, потому что, взглянув на них, он улыбнулся и остался.

Когда закусывали, отец, разумеется, его тоже позвал к столу. И мастер поддержал:

— Иди сюда, Сташек, выпей рюмку.

— Спасибо, я непьющий.

Он так и не сел к столу, несмотря на уговоры, и сразу взялся за работу. Щенсный месил глину рядом, следя, чтобы белобрысый из мести чего-нибудь не напортил. Но тот работал на совесть день и другой, а когда отец, прощаясь, попытался отблагодарить его отдельно, он только покачал головой:

— Все уже заплачено.

Насладившись их смущением, он ушел, довольный собой.

Щенсный с отцом никогда потом о нем не говорили.

К концу сентября домик был готов. Изящный, такой, о каком отец мечтал: одно окно смотрело на Гживно, второе на «Целлюлозу». Первый домик в Козлове, где все было выверено при помощи уровня и отвеса. Светло-желтый, с крутой крышей для хорошего чердака. И дверь с английским замком была филенчатой.

— Смотри, сын, — взволнованно сказал отец, передавая Щенсному ключ. — Осторожно с огнем и следи, чтобы не повынимали оконные стекла…

Он пошел в Жекуте за детьми, Щенсный остался в артели вместо него «секирой», а обед теперь стряпала для всех жена Циховича.

Отец думал пробыть в деревне несколько дней, а задержался на две с лишним недели. За это время произошел ряд неожиданных и невероятных событий.

Назавтра после ухода отца объявился Сосновский.

— Как поживаешь, вояка! Я вижу недурно. Уже не под землей живете, а в доме.

Он пришел вернуть долг.

— Двести килограммов по десять грошей и пятнадцать по пятнадцать — это сколько же будет всего?

Щенсный не смог сосчитать, и Сосновский подсказал:

— Двадцать два золотых, двадцать пять грошей. Держи, контора платит!

Он достал из карманов горсть серебра, но, когда Щенсный протянул руку, спрятал деньги обратно.

— Нет, вояка. Я хотел только показать тебе, что могу расплатиться в любую минуту. А расплачусь я иначе, чтобы ты видел, как Сосновский умеет вознаграждать.

Он повел его на квартиру к Сосновскому первому, который взимал мыто на заставе, а голова у него была голая, как арбуз.

— Принеси-ка капитанский мундир. Может, подойдет ему.

— Ты что… — прохрипел тот. — Это не для него товар…

— Неси, неси, скряга. Не твое дело. И еще лаковые полуботинки тащи сюда.

Сосновский-первый окинул Щенсного недобрым взглядом и вышел, закрывая за собой дверь. Через несколько минут вернулся, неся коричневые штиблеты, синие брюки и такой же пиджак с золотым позументом на рукаве. Все совершенно новое.

— Надень, — приказал Сосновский.

Щенсный надел. Пиджак был великоват и рукава длинноваты.

— Пустяки. Любарт тебе переделает в два счета. Золото спорет, даже следа не останется… Я мог бы получить за это не менее двухсот злотых, а тебе отдаю за двадцать. Бери, парень, носи на здоровье…

— Но ведь я не знаю, — отнекивался Щенсный, ошарашенный таким богатством, — не знаю, сколько вы просите за это.

— Нисколько. Я, браток, беру и даю, как мне вздумается. Бери, бери, не надо меня благодарить, может, когда-нибудь при случае…

Сосновский сунул ему сверток и вывел на улицу. А сам, как всегда, спешил куда-то. Побеседуют они в другой раз, когда времени будет побольше…

Щенсный догадывался, что эти вещи не попали к Сосновскому честным путем, что они краденые. Но ведь не он их украл — он их получил за работу. Почему бы не воспользоваться случаем? Он наработался, натаскался, его чуть не застукали на валу солдаты…

«В случае чего скажу, как было, — успокаивал он себя, примеряя дома роскошный костюм. — Ничего мне не будет, я это получил вместо денег».