Под фригийской звездой

Он ходил по дому в новых скрипящих полуботинках, в брюках с кантом, как стрела. Посматривал на рукав, огорчаясь, что придется все-таки золото спороть. В этом капитанском парадном мундире он чувствовал себя выше, увереннее. В нем он бы не постеснялся в воскресенье сесть в парке на скамейку у самого оркестра. Или войти, как Корбаль, в «Солнце».

В тот же день он зашел с костюмом к Любарту. Семейство портного уже перебралось из «ковчега». Фейга сняла небольшую комнатенку, Любарт получил работу в портняжной мастерской. Но для Щенсного, сказал он, для покровителя Бронки, у него всегда найдется время. Через пару дней костюм будет готов.

Сняв мерку, он еще раз осмотрел мундир и, выдернув с изнанки штанины несколько ниток, растянул их медленно у самого носа, на котором торчали очки в убогой оправе.

— Чистая шерсть. Тридцать два злотых метр! Вы будете выглядеть, как юный князь Радзивилл.

В это же время Щенсный пытался поговорить с Сумчаком о работе. Пусть Сумчак спросит у строгалей или у пана Арцюха, как он работает. Отца нет уже целую неделю, а артель совсем не ощущает его отсутствия. Вот Щенсный и просит дать ему работу. Если не на лесоскладе, то в другом месте, например при машинах, которые крошат дерево на мелкие кусочки. Или у чанов, где эту крошку варят со щелочью и извлекают целлюлозу. Или в том помещении, где целлюлозу промывают, сушат, отбеливают и прессуют. Все равно где — лишь бы работать. У печей, где обжигают пирит, чтобы получить серу. На башнях с известняком, сквозь который пропускают сернистый газ с водой, чтобы получить щелочь. В спиртовой, где гонят спирт из отходов щелочи, которые спускают из варочных чанов…

На фабрике столько разных цехов, что всегда можно человека пристроить, если захочешь. И чтобы Сумчак захотел, Щенсный скажет ему:

— Пан начальник, если вы меня устроите, я месяц буду работать даром. Ведомость подписываю, а денег не беру.

Щенсный все обдумал про себя, весь разговор, но ему никак не удавалось застать Сумчака одного.

Он заглянул как-то в контору в обеденный перерыв и ушел, потому что было полно народу.

Попробовал после гудка, но в конторе никого не было. Он сел на табуретку у двери и ждал — вдруг Сумчак все же придет.

Комната была не проветренная, запущенная. Воздух спертый, пол грязный, на столе полно окурков… Пустые ящики стола выдвинуты, словно кто-то собрал все вещи и переехал в другое место. Говорят, в Бюро набора подсобных рабочих дела неважные. Ивана нету, Удалека нету, может, и Сумчака не будет. Надо поторопиться, пока он еще здесь.

Из комнаты напротив, где была шорная мастерская, доносились обрывки разговора. Щенсный поначалу не обращал внимания, но, узнав голоса, прислушался. Разговаривали двое: шорник Кемпинский, который когда-то на «лужайке» посмеялся над Сумчаком, и Гомбинский. Должно быть, Кемпинский работает во второй смене, поэтому он здесь. Но что делает у него этот пижон? Может, снова на невинного наговаривает, обзывает холуем, провокатором…

— …дождь льет. Кругом слякоть, грязь по самые щиколотки. И к тому же эта вонища… — жаловался Гомбинский. — Да что говорить, вы сами знаете, что такое каналы. Я пошел к Сумчаку просить резиновые сапоги. А он говорит: «Работай босиком». — «Босиком не буду». — «Тогда пошел вон!» Схватил за шиворот и выгнал.

— Совсем охамел, мерзавец, — сказал Кемпинский. — Надо его в конце концов призвать к порядку.

— И сестру тоже выгнал. Продавщицей работала в «Звене». Но Корбаль захотел сунуть туда практиканткой свою барышню, и Сумчак пошел ему навстречу. Этот в правлении, тот в ревизионной комиссии — рука руку моет. А мне он в последнюю получку недодал десять злотых. Неужели я должен ему их подарить? Ну, скажите сами, неужели подарить?

— Кто говорит — дарить? Что заработано — свято. Пусть отдает.

— Вот и я так думаю. Прихожу к нему, значит, раз — он ничего не знает, не помнит, должен проверить ведомость. Прихожу второй раз: «Пан Сумчак, когда отдадите?» А он смеется: «Когда отдам? Да ты раньше башмаки эти стопчешь!» При всех. Нет! Не стопчу. Бог троицу любит. Пойду в третий раз. Не вернет — я его порешу!

— Знаешь, что я тебе скажу… Иди-ка ты сейчас домой, успокойся. А завтра я с ним поговорю.

— Нет, я сам, — упорствовал Гомбинский. Но в конце концов сдался и ушел.

Щенсный подумал, что лучше всего спросить у Кемпинского, когда Сумчак завтра придет в контору, и прошел через сени в мастерскую. Действительно, Кемпинский был в курсе.

— Завтра в пять. Ему нужно проверять счета. Так он сказал, но поручиться не могу. А тебе он зачем?

— Проситься на работу.

— О, с этим трудно. Увольнять — увольняют, но чтоб нанимали кого-нибудь… Впрочем, попытай счастья, авось повезет.