Под фригийской звездой

Они работали голые до пояса. В обед отдыхали не пятнадцать минут, как прежде, а целый час. Не было сил приниматься за работу сразу после еды.

Однажды они сидели в перерыве молча, ни дать ни взять — девять Гавликовских.

Даже Роман Корбаль стал походить на своего дружка, который открывал рот только по принуждению, да и то его слово всегда можно было понять двояко. Никто не знал, о чем думает Гавликовский, думает ли он вообще и каков он, в сущности, этот никому не понятный человек.

Итак, после обеда они молча отдыхали. В тот день отец тоже скинул рубаху, и Щенсный прямо испугался, увидев его худобу. Все соки высосала из него эта чертова «Целлюлоза» — «Америка»! Кожа да кости. Шея тоненькая, руки детские, только до локтя жилистые, плотничьи. Лысый, маленький — можно сказать, усатый младенец сидит там на кокоре.

— Внимание! — предупредил вдруг Корбаль. — Минога!

Все поднялись, удивились, что директор зашел сюда, и к тому же так поздно. Всегда ведь он ходит по фабрике с утра, а на лесосклад наведывается крайне редко.

— Садитесь, мужики, садитесь. Отдыхайте.

Они стеснялись и продолжали почтительно стоять, только когда Пандера сел на козлы, вытирая платком пот со лба, остальные последовали его примеру.

— Ох, ох, прямо огонь с неба…

Он достал портсигар.

— Кури, мужики. Пандера будет заплатить.

Все смущенно заулыбались. Курить на лесоскладе разрешалось только в специальных загородках. За курение в другом месте платили штраф размером в один злотый.

Сигареты были с золотым ободком. Курящие с трудом выковыривали по одной. После струга пальцы не сгибались.

Корбаль протянул зажженную спичку. Пандера прикурил, кивнув головой.

— Спасибо.

Он говорил уже почти без акцента. Может, правду рассказывали, что к нему каждый день приходит учитель из гимназии и обучает польскому языку. Только отдельные звуки ему еще никак не давались.

— Тяжело теперь работать… Но вы зарабатывать хорошо, правда?

Он обратился к Гавликовскому, но тот по своему обыкновению ответил уклончиво:

— По два двадцать за кубометр.

— Да, пан директор, — поспешил на выручку Корбаль. — Зарабатываем. Может, даже больше других. Но за такую работу не грех бы накинуть — хотя бы по десять грошей за кубометр. Работаем сдельно, а получается по шесть злотых в день!

Тут он солгал, в среднем получалось семь злотых.

Пандера принял это очень близко к сердцу.

— Почему так мало? Вы что, работать не умеете?

— Пан директор, мы работаем, как никто! Нас тут все знают — лучшая артель. Спросите у пана Арцюха. Орлы! Всех обойдем. Возьмите хотя бы нашего «секиру». Не было на «Целлюлозе» такого «секиры» и не будет!

И к отцу:

— А ну, покажи фокус.

Потом к Пандере:

— Он, пан директор, из одной спички делает две.

— Две? Ого! Покажи, премию дам.

Корбаль положил спичку на бревно. Все подошли поближе. Они много раз уже видели фокус, но готовы были смотреть еще и еще.

Отец отошел на шаг от бревна, пряча тесло за спиной, будто готовясь отрубить голову живому существу, которое не должно видеть орудия казни. С минуту смотрел смущенно на спичку, словно извиняясь за то, что он с ней сделает сейчас, легонько взмахнул теслом и аккуратно расщепленные половинки разлетелись головками в разные стороны. Обе можно было зажечь — сера осталась цела.

— Наш «секира», пан директор, мух разрубает. Как увидит у кого-нибудь на голове муху, так сразу ее пополам, а голову даже не царапнет.

— Да ну, на голове, нет, не верю, — смеялся Пандера, присматриваясь к отцу, будто хотел его запомнить. Глаза у него были зоркие, красивые, а лоб высокий, гладкий. Издали он казался доходягой, сбежавшим из больницы. Из-за своей какой-то разболтанной походки, желтого, болезненного цвета лица, оттого, что был тощ и узок в груди. Но вблизи было видно, что человек этот полон жизненных сил, что в его небольшой, изящной голове мысли беспрестанно снуют туда и обратно, ища себе выход.

Он спрятал расщепленную спичку в бумажник, а отцу дал в награду пять злотых серебром.

— Мало зарабатываете, потому что людей много.

Строгали, объяснял он им, работают на двух сортировщиков. Зачем нужны два? Неужели одного недостаточно? Пусть остается один, тогда в артели будет восемь человек и заработок получится выше.

— А что делать второму?

— Второй пойдет на разгрузку, там он больше заработает.

— Сколько?

Пандера сказал, что на разгрузке платят восемь и восемь десятых гроша за кубометр. В вагоне — двадцать тонн, то есть сорок шесть кубометров. Два вагона всегда можно разгрузить. Получается восемь злотых в день. На злотый больше, чем у строгалей.

Корбаль польстился на этот злотый.

— Я бы пошел, пан директор.

Пандера велел ему прийти завтра между десятью и одиннадцатью. В эти часы к нему каждый может приходить по своим личным делам, он всех принимает и решает их вопросы.

Он собрался было уходить, но вдруг вспомнил:

— А у кого есть велосипед?

Ни у кого, конечно, не было.

— Плохо, мужики, плохо. У мой рабочий должен быть велосипед. Сейчас велосипед, потом мотоцикл. В Америка так, и здесь будет, как в Америка.

Улыбнувшись на прощанье, он удалился, слегка пошаркивая.