Под фригийской звездой

Он жил в Старом Городе, в маленьком, покрытом плесенью каменном доме, прозванном «Пекин», в конце узкой улочки с видом на Рыбаки и Вислу. Дом был слепой, без электричества, с неубиравшейся помойкой у ворот и общей для всех уборной. На первом этаже пан Собаньский собирал и полоскал бутылки, на втором — старый чиновник казначейства воевал с детьми двух семейств трамвайщиков, а полуподвал, построенный при короле Августе под пекарню, занимала торговка овощами Шамотульская, вдова рулевого «Вистулы», энергичная, молчаливая женщина, крепкая, как тугой кочан капусты.

Щенсный снимал у нее комнатенку: четыре шага на три. Большой зал, где когда-то стояли хлебные печи, издавна оккупировали «рецидивисты» во главе с Комиссаром, ничего, разумеется, не платя, а в среднем находился китайский район Варшавы. Здесь коробейники-китайцы изготавливали свою галантерею. Отсюда и название трущобы — «Пекин».

Когда Зося впервые увидела его клетушку с низким, круглым, как плафон, потолком, толстые небеленые стены, цементный пол, полукруглое окошко…

— Разве же это комната? — воскликнула она. — Это камера, келья. Как в монастыре или в тюрьме.

— В самый раз для меня, на покаяние. А что мне еще нужно? — Щенсный показал железную койку, два стула, стол и занавешенную нишу, заменявшую ему шкаф.

— Нет, я должна здесь навести порядок. Принеси ведро воды и тряпку.

— Потом, — просил Щенсный, — потом уберешь. Я так давно не был с тобой.

— Нет, — Зося была неумолима. — В такой грязи я не могу.

Скинув туфли и чулки, она принялась драить пол, подгоняемая взглядами Щенсного, лихорадочно мыла окно, взбивала матрац, даже занавеску зачем-то перевернула на другую сторону — пусть он еще помучается, потомится, сильнее любить будет.

— Вот теперь совсем другое дело, — сказала она наконец, садясь на койку. — Скажи спасибо за все, грязнуля.

Зося была вроде все та же, да не совсем. Что-то в ней переменилось. Она уже не ласкалась, не теряла голову даже в самые безумные мгновения. «Прикидывается или такая трезвая стала?» — мелькнуло у Щенсного, а потом он еще раз подумал о ее трезвости, когда Зося рассказала, как Червячек после доноса Яворницкого кинулся на нее с палкой.

— Но я вспомнила тебя, как ты, тогда в роще, и бах его по морде! А потом за уши…

Она трепала Червячека за уши и кричала, что если он еще раз посмеет так ее оскорбить, то она бросит его, уйдет к матери. Тот обалдел и то ли поверил в ее невиновность, то ли струсил — во всяком случае, свалил все на Яворницкого, обозвал его лгуном, клеветником и выгнал с работы.

— Теперь он тише воды, ниже травы, — хвасталась Зося. — Погоди, я его совсем приструню!

Потом она вспомнила, что еще ничего не знает о том, как Щенсный устроился, что это за дом, какие у него соседи. Щенсный рассказал. Зося всполошилась:

— Значит, там, за стеной, — воры?! Ведь они все у тебя утащат!

Смешно было наблюдать, как она изменилась в лице от этого своего мещанского панического страха перед ворами.

— Не утащат, — успокоил ее Щенсный. — Я свою комнату даже не запираю. Они не воруют там, где живут. Да и вообще, мы договорились: у меня своя работа, у них своя. И в дела друг друга мы не суемся. Один раз они, правда, пытались ко мне приставать, но Комиссар их одернул, и с тех пор все спокойно.

— Какой еще Комиссар?

— Настоящий комиссар, но его выгнали из полиции, и он стал у них главарем.

Потом ей казалось, что она вырвалась из притона, в котором верховодит тиран-злодей — жестокий красавец Комиссар.

Как-то раз, когда Зося была у Щенсного, в дверь тихонько постучали. Щенсный шепнул: «Наверное, китайцы», — и крикнул:

— Войдите!

В дверь просунулось маленькое желтоватое личико с черными раскосыми глазами и, поздоровавшись с понимающей улыбкой, заявило:

— Талакана!

— Спасибо, пан Литунчак. Мы с невестой сейчас придем.

Голова исчезла. Зося спросила, кто это и чего ему надо?

— Его по-настоящему зовут иначе: Ли Туо… и что-то еще, чего не выговоришь. Вот мы и зовем его просто — Литунчак. Пошли, увидишь великолепную игру, лучше всяких там карт или скачек.

В небольшой комнатке, тоже похожей на камеру, где у стены громоздились нары и над круглым столом висел красный четырехугольный фонарь, их встретил Литунчак и еще несколько китайцев, таких же тихих и вежливых.

На столе лежали серебряные злотые, а посредине пирамидка разменной монеты.

Китайцы встали вокруг стола, на равном расстоянии друг от друга держа на краю маленькие, будто спичечные, коробки, оклеенные зеленой бумагой, с черными кружочками сверху.