Под городом Горьким

Канавщик заплакал. Слезы, соленые и теплые, катились по щекам. Заплачешь: один остался. Ни жены, ни детей, ни... брата. Да-да, и брата, считай, нет. Ну что он там, Федор, в том Омске, в котором Канавщик ни разу даже не бывал? Отрезанный ломоть. Потерянный, считай, навсегда. Не приезжал даже, когда умерли мать и сестра Роза, отбивал, правда, короткие телеграммы: не могу, учения... А учения у него там или что-то еще – один он, Федор, и знал. Последний раз виделись лет двадцать назад, когда парализовало мать, тогда они в Лосевку приехали оба – по вызову сестры, она с ней жила. Виктор еще не был канавщиком, он работал в Могилеве на «Строммашине», имел хорошую квартиру, красивую жену и годовалую дочь. А потом – надо же такому несчастью случиться – не стала ходить и Роза. Что делать? Как жить дальше? Вот тогда брат и написал: поскольку человек он армейский, то о возвращении в деревню не может быть и речи. Давай, дескать, ты, Виктор, берись... живешь же рядом, а я в долгу не останусь. Он и уволился. Раз в неделю приезжал к семье в Могилев, приезжала иногда к нему и жена. А потом он не поехал, она не приехала... Была семья, одним словом. Давно. Дочь, правда, не забывала отца. Это позже Канавщик сообразил, почему приезжала она к нему: деньги нужны были малышке, только они.

Как бы в знак компенсации, что брат потерял все, что имел в городе, Федор зафрахтовал за Виктором квартиру в Омске. Однокомнатную. А может, и соврал. Писал, однако, писал, что ждет дожидается его жилье... Канавщику не было даже возможности съездить в тот Омск и хоть одним глазом глянуть на квартиру, если и впрямь она есть: хватало забот в деревне, как только выдюжил – одному Богу известно.

И вот он один. Сестра умерла в этом году, летом, почти пятнадцать лет пролежала в кровати. Канавщик заметно сдал: поседел, сгорбился, и, когда-то красивый парень, похожий на Алена Делона, стал незаметным стариком.

... В сенях послышались шаги, и вскоре в дом ворвалось облако холодного воздуха. Это вернулась Машка.

– Ну, как ты тут?– поинтересовалась она и сразу же направилась к печке. –Погорело все. Сухие дрова. Как порох.

– Прошлогодние,– подал голос Канавщик.

– Оно и видно. К этим дровам да брикету бы.

– Нету. Все деньги на похороны истратил...

– Может, съел бы чего? Я поставила ужин готовиться, то и тебе принесу. Мой в Могилев поехал к дочери. Жду, должен на ночь вернуться. Посижу возле тебя. Я бабам сказала, придут и они... управятся только...

– Не надо было бы...– подтянул одеяло, которое одним краем сползло на пол, Канавщик.– Наделал я вам забот...

– С каждым может быть...

– Видать, уже не умру... буду жить, видать... А испугался... Вру, однако: не успел испугаться. Жить захотелось еще более... Жить!..

– А в тот Омск поедешь?

– Не-а, поздно... Раньше если бы...

– Я бы поехала,– с нескрываемой грустью в голосе сказала Машка.–Мне, сколько и живу, в город хочется. Как есть голодному... А город ко мне почему-то задом повернулся.

– Надо было тебе сразу после школы передом к Мишке не поворачиваться,– с укоризной произнес Канавщик и сразу сообразил, что ляпнул не то, не нужно было бы.

Однако Машке его слова понравились, она ухватилась за них, как утопающий за соломинку:

– А к кому мне было повернуться? К кому? Приспичило, зачесалось, а никого поблизости... один Мишка, лапсарь. Вот к нему и кинулась в объятия. А если бы ты был, то я и к тебе бы... охотно бы... не задумываясь!..

– Ты, Машка, просто человек хороший... как своя ты... с тобой бы я не смог... я в этом разборчивый... лишь бы с кем не способен был...– промямлил Канавщик.

У Машки зарделись щеки:

– А что, хороших – не надо любить?.. Только шваль разную? Где она, твоя хорошенькая, твоя красавица? Краля та городская, с ногтями накрашенными? Только что-то я сижу здесь, с которой ты бы не смог, а не она. А?

– Прости, Маша.

– Все красивых выбираете. А я бы, Витя, с тобой в Омск поехала.

Канавщик повернул голову, встретился глазами с Машкой:

– Шутишь?

– Я? Я что, не могу маникюр тот чертов сделать? Я...я...я... – и Канавщик видел, как женщина спрятала лицо в ладонях, а плечи ее часто начали вздрагивать.– Прости и ты меня, Витя... Что это со мной? Затмение нашло никак... Не знаю, как получилось. Нагородила лишь бы чего.

– Поехали, Машка. Поехали в Омск. Пожила с Мишкой, поживи со мной, если хочешь. Жить можно, видать, с человеком, которого и не любишь особо?..

– Хватит, что я тебя люблю!– вырвалось у Машки. – А где ты видел такое, чтобы со стороны обоих любовь была одинаковая?

– А чего же ты раньше мне не сказала ничего? Когда я здоров был, помоложе немного?

– Не решилась, дуреха!

– А мне как раз женщина и нужна была... важнее, чем та квартира в Омске.

Машка прильнула к Канавщику, погладила его белый, как снег, чуб, чмокнула в щеку.

В дверь кто-то начал ломиться.

– Тимка,– сказал Канавщик.