В комнате на столе уныло стояла бутылка коньяку. Старик тяжело вздохнул, словно он только теперь понял, что внук не приехал и больше никогда не приедет. Он тяжело опустился на кровать возле стола, не сняв даже шапки, и долго-долго сидел, подперев голову большими руками и глядя в одну точку невидящими глазами.
Мусти жалобно завизжал. Старик спросил:
— Что с тобой, Мусти? Или ты во сне это?..
И тут же забыл про Мусти. Не заметил старик и того, как остановились ходики. Он забыл утром поднять гирьку. Но воцарившаяся в комнате непривычная тишина вскоре вывела старика из оцепенения. Он хлопнул ладонями по коленям, поднялся и завел ходики, поставив стрелки наугад. Затем надел рыбачью куртку и сказал:
— Пойдем, Мусти, посмотрим. Может, закинем сети…
Мусти вопросительно поднял голову — не поздно ли? — но все же встал и пошел за хозяином.
На озере было совсем темно. Старик долго стоял в нерешительности, потом с досадой вернулся в комнату. Он взял старые сети и стал чинить их при свете тусклой керосиновой лампы. Но работа не ладилась, нитка рвалась. Не мог работать старик сегодня. Он вдруг понял, что больше не может оставаться здесь, в одиночестве, при керосиновой лампе. Больше в эту избу никто не приедет. А на базе — яркий свет, там люди…
На столе он заметил забытую утром сберегательную книжку. Мысли старика приняли новый оборот. У внука-то, наверно, теперь туго с деньгами…
Старик отложил сети и встал. Сунул сберкнижку в карман и надел парусиновый плащ.
— Пойдем-ка, Мусти, в поселок, — сказал он, — нечего нам тут делать. А завтра придем за пожитками. Ну, вставай.
На болоте было темно, так темно, что старик сперва ничего не видел. Ноги сами нащупывали глубоко увязшие бревна.
Мокрый и грязный, прошел он наконец болото. Остановился, чтобы подождать Мусти, окликнул его в темноте.
Потом повернулся к поселку, где ярко сверкали огни. Опять послышались отдаленные взрывы со стороны Хийсикаллио. Это строители разгоняли тамошних чертей.
Стало легче идти, старик ускорил шаги.
А озеро шумит и шумит…
ПОСЛЕ ИНСТИТУТА
В просторной приемной секретарь-машинистка усиленно стучала по клавиатуре, то и дело отбрасывая падавшие на лоб волосы. Я не хотел ей мешать и направился в кабинет, но она прекратила работу, подняла на меня большие темные глаза и спросила, кто я такой и по какому делу пришел к Толванену. Я объяснил. Ее лицо выражало сомнение: «А правду ли ты говоришь?» И она проводила меня долгим взглядом.
В глубине кабинета за столом сидел плотный мужчина лет сорока пяти. Его редкие светлые волосы были гладко зачесаны и почти полностью скрывали лысину. Опершись обоими локтями на стол и чуть подавшись вперед, он, казалось, о чем-то сосредоточенно думал. Я невольно остановился: не помешаю ли? Не взглянув на меня, мужчина наклонился к маленькому столику, где стоял телефон, но трубку не снял, а постучал о край пепельницы дымившейся папиросой. Затягиваясь, он поднял на меня чуть прищуренные глаза.
Я поздоровался и назвал себя. Он некоторое время молча смотрел на меня, словно изучая, потом протянул руку. Я вручил ему командировочное удостоверение. Он внимательно ознакомился с ним, взглянул на обратную сторону, где еще не было отметки о прибытии, затем аккуратно сложил, снова протянул мне руку — уже для пожатия — и предложил сесть.
Повернувшись ко мне вполоборота, он сосредоточил внимание на какой-то точке на столе. Когда он снова посмотрел на меня, я решил, что он не такой уж сухарь, каким показался на первый взгляд. Он неторопливо заговорил, терпеливо ожидая ответа на каждый вопрос:
— Вы только сегодня приехали? Уже устроились? В столовой тоже были? Наверно, утомились? Дорога к нам неважная.
Потом снова принял позу, в которой я его застал.
— Вас и вашу газету интересует прежде всего подготовка к севу? А еще что?
Я сказал, что у меня есть желание написать о молодых специалистах сельского хозяйства.
Он на некоторое время задумался и затем сообщил:
— Молодые специалисты у нас есть.
Открыв ящик письменного стола, Толванен вынул аккуратно сшитую папку и, перелистывая бумаги, спросил:
— Каков ваш замысел? Положительный или отрицательный пример? Или то и другое?
Я не думал о четких границах очерка и ответил, что меня интересует и то и другое.
— Хороший агроном в колхозе «Заря» — О. Дронова. Много бывает в поле, инициативная, ведет большую работу по пропаганде агротехники, пользуется уважением. Мы ставим ее в пример в масштабе всего района. Кстати, в сегодняшнем номере районной газеты пишут о ней.
Он взял газету и протянул мне.
— Только не умеют у нас писать. Нельзя так о живом человеке: «Проявляет большую активность в общественной работе». В чем эта активность проявляется? Надо конкретнее.
Я пробежал глазами небольшую статейку и мысленно согласился с ним: таким канцелярским языком нельзя писать о человеке.
— Можете взять газету, — сказал он и снова заглянул в папку. — Как резко отрицательный пример можно рекомендовать зоотехника колхоза «Восход» Севрикову.
— А яснее?