Под южными небесами

-- Да пошлемъ, пошлемъ, пожалуй, за докторомъ,-- согласился супругъ и сталъ одѣваться.

Одѣвалась и Глафира Семеновна.

-- Умываться-ли ужъ мнѣ? Можетъ быть, эту опухоль мочить вредно?-- слезливо говорила она и прибавила:-- И зачѣмъ мы въ такое мѣсто заѣхали! Ни красы здѣсь, ни радости.

-- Отъ холодной воды, я думаю, будетъ лучше. Всякая опухоль отъ холодной воды опадаетъ,-- далъ отвѣтъ супругъ.-- Постой, я первый умоюсь и на себя посмотрю, что выйдетъ.

Онъ началъ умываться и, плескаясь водой, говорилъ:

-- Пріятно... Совсѣмъ пріятно... Знаешь, даже зудъ пропадаетъ, да и опухоль дѣлается какъ будто меньше. Большое облегченіе. Совѣтую и тебѣ также хорошенько умыться.

-- Покажись-ка сюда,-- сказала супруга, посмотрѣла на мокрое лицо мужа, улыбнулась и проговорила:-- Эка рожа! Чертей съ тебя писать.

-- Зачѣмъ-же такъ?-- обидѣлся Николай Ивановичъ.-- Вѣдь и я про тебя могу сказать также... Вѣдь и у тебя физіономія-то очень подгуляла. А губа совсѣмъ коровья...

-- Ну, ну... Не смѣть этого говорить! Въ моей губѣ виноватъ ты... Ты потащилъ меня въ этотъ поганый паркъ отыскивать проклятыя серенады. И зачѣмъ тебѣ эти серенады!

-- Позволь, душечка... Въ Испанію пріѣхали и вдругъ серенадъ не слыхать! Вѣдь затѣмъ только и стремились сюда... А умыться тебѣ все-таки совѣтую. Я чувствую облегченіе.

Начала умываться и Глафира Семеновна.

Минутъ черезъ десять супруги были въ утреннихъ костюмахъ и звонили въ электрическій звонокъ. Вбѣжалъ корридорный въ пиджакѣ и въ туфляхъ, поклонился супругамъ, произнесъ "буеносъ діасъ" и бросился къ самовару.

-- Постой, постой...-- остановилъ его Николай Ивановичъ.-- Мадамъ сюда пусть придетъ... Мадамъ франсезъ... съ усами... Мусташъ...

И онъ показалъ рукой на усы.

Корридорный, думая, что онъ разсказываетъ объ укусахъ на своемъ лицѣ, качалъ съ сожалѣніемъ и участливо головой, бормоталъ что-то по-испански и смотрѣлъ на лица то одного, то другого супруговъ. Николая Ивановича это взбѣсило.

-- Вонъ! Алле!-- закричалъ онъ, указывая на дверь и даже топнулъ ногой.

Корридорный быстро скрылся.

Супруги начали снова звонить. Явилась черномазая горничная. Взглянувъ на лица супруговъ, она ужъ прямо стала всплескивать руками и, тараторя по-испански, восклицала:

-- А, сеньора! А, кабалеро! Санта Марія! Санта Барбара!

-- Чего ты, испанская дура! Чего ты!-- закричалъ на нее Николай Ивановичъ по-русски.-- Иди и позови намъ хозяйку. Мадамъ... Понимаешь ты, мадамъ... Мадамъ франсезъ... Алле...

И онъ даже выпихнулъ горничную за дверь.

-- Что за народъ безпонятливый!-- проговорила Глафира Семеновна.-- Насъ турки лучше понимали, когда мы были въ Константинополѣ.

Горничная, однако, привела свою мадамъ-распорядительницу. Та вошла и тоже ахнула на искусанныя физіономіи супруговъ и сообщила, что это "моске" ихъ искусала, то-есть москиты.

-- Ну пансонъ, ке се сонъ мушъ эспаньоль,-- сказала ей Глафира Семеновна.

-- Нѣтъ, нѣтъ, мадамъ... Это москиты,-- отвѣчала ей усатая француженка.

-- Е медесенъ? Фотиль медесенъ? Докторъ?

-- Нѣтъ, нѣтъ, мадамъ, зачѣмъ докторъ? Я васъ сама вылечу. Нуженъ уксусъ... Вы понимаете, уксусъ. Я сейчасъ вамъ принесу.

-- Мерси, мерси, мадамъ...-- благодарила ее Глафира Семеновна и прибавила:-- И кстати, самоваръ! Но вотъ въ чемъ дѣло...

И тутъ, насколько могла, она разсказала француженкѣ, что имъ нужно имѣть самоваръ не съ варенымъ чаемъ, а только съ горячей водой.

-- Съ горячей водой? Сси, сси... А я думала,

что вамъ нужно самоваръ съ чаемъ, какъ русскіе пьютъ. -- Да русскіе никогда не дѣлаютъ чай въ самоварѣ, никогда... Пожалуйста только горячей воды.

Француженка недовѣрчиво покачала головой, но сказала: "хорошо, мадамъ", и удалилась вмѣстѣ съ горничной, которая унесла самоваръ.

Черезъ нѣсколько времени француженка вернулась съ бутылкой краснаго уксуса. Она поставила ее на столъ и сказала:

-- Вотъ лекарство. Возьмите платокъ, обмочите его и примачивайте. Tenez, madame... Pardon...-- не вытерпѣла она, схватила полотенце, налила на кончикъ его уксусу и стала примачивать Глафирѣ Семеновнѣ губы.

-- Вотъ видишь, это какіе-то моске насъ искусали, а вовсе не шпанскія мухи,-- говорила Глафира Семеновна мужу.-- Слава Богу, что не шпанскія мухи... Вѣдь ты знаешь, что отъ шпанскихъ мухъ бываетъ? Нарывы, волдыри, бѣлые пузыри... Натянетъ, потомъ прорвется и долго, долго не заживаетъ. Моске -- вотъ какъ называются эти букашки. Запиши.

-- Записать можно, но я все-таки буду считать, что это шпанскія мухи,-- отвѣчалъ Николай Ивановичъ.-- Я такъ и въ письмѣ къ Петру Семенычу напишу, когда буду писать въ Петербургъ. Шпанскія мухи интереснѣе, чѣмъ какіе-то моске... "Сообщаю тебѣ, что вчера, когда мы вечеромъ прогуливались въ скверѣ, гдѣ помѣщается статуя автора "Дона-Кихота", Сервантеса, на меня и на жену налетѣла цѣлая туча шпанскихъ мухъ, которыя и искусали насъ. У жены до того искусана губа, что походитъ на коровью губу".

-- Не смѣй обо мнѣ такъ писать!-- закричала супруга.

-- Ну, про себя. "У меня до того выворотило отъ опухоли глазъ, что онъ"...

-- Пардонъ, мосье...-- перебила его француженка.