Под кожей – только я

Бабочка всегда остается собой. Даже в виде гусеницы она содержит внутри прообраз будущих крыльев, и когда превращается в студенистую жижицу внутри куколки, перерождается, не забывая прошлую жизнь. Она помнит себя бескрылой. Тео помнил, как его обмякшее тело оставили в палате, утыканное трубками, подключенными к помпам, которые продолжали накачивать в легкие кислород и сокращать сердце. Врачи рассудили, что глупо и расточительно разбрасываться донорскими органами. Он помнил, как, оказавшись в хрустальной тишине и пустоте, бродил впотьмах, пытаясь осознать себя во времени и пространстве. Как невероятным усилием воли заново запустил сердце, как неподъемный, проржавевший насквозь маховик башенных часов.

Он помнил себя ребенком, юношей, зрелым мужем, разбитым стариком и даже почти ничем, бесформенным сгустком мыслей, страхов и воспоминаний. И получил редчайший шанс прожить еще одну, бонусную жизнь. Чтобы обмануть машину, не обязательно быть искусным обманщиком. Достаточно искренне поверить, что все вокруг — обман. Если мир — ненастоящий и все вокруг — симуляция, любая выдумка весит и значит столько же, как то, что подсказывают зрение и слух. И никто лучше Аскара, который всю жизнь провел, скрываясь под разными именами, не знал этого лучше. Он вырубил Тео и начал вспоминать придуманные легенды непрожитых жизней, одну за другой, словно снимая бесконечные слои луковицы, пока допросная машина, не справившись с перегрузкой, не выжгла его сознание дотла.

С каждым днем Тео все глубже удалялся в призрачный мир, сотканный из обрывков собственных и чужих воспоминаний, прочитанных книг, позабытых сновидений. Он надеялся разыскать там Аскара. Лишь он знал, как выжить в затхлой тюремной камере, набитой отчаявшимися людьми, и не лишиться рассудка. Как, день за днем подвергаясь унижениям и бессмысленной муштре, не утратить воли к жизни и человеческого достоинства. Тео больше не слышал его голоса, не ощущал его присутствия. Как же его многословные поучения порой бесили Тео! Как выводили из равновесия издевательские реплики, которые всегда били точно в цель. Но он, не задумываясь, отдал бы левую руку, лишь бы снова услышать скрипучий насмешливый смех старика в своей голове.

Связь разума с телом становилась все более призрачной, условной. Что за дело до того, что станет с одеревеневшим телом, которое перестало подчиняться его приказам, если разум Тео обрел абсолютную свободу? Немощная, уязвимая телесная оболочка лишь тяготила его. Стремясь скорее разорвать эти опостылевшие путы, Тео отказался принимать пищу и упрямо сжимал зубы, когда медсестра подносила ложку ко рту. Попытки накормить его через силу обычно заканчивалось мучительными рвотными спазмами, поэтому теперь в локтевом сгибе Тео был закреплен катетер, к которому подключалась капельница с питательным раствором.

Так, в изматывающей борьбе за небытие, тянулись дни. Как-то среди ночи Тео проснулся от странного чувства, что на него кто-то смотрит. Кто-то сидел на краю его кровати — настолько невесомый, что проржавевшая сетка, каждую ячейку которой Тео чувствовал сквозь тощий матрас, не скрипнула. Ночной гость что-то шепотом бормотал — не то молился, не то причитал, как над покойником. Почувствовав, что Тео проснулся, он приблизил свое лицо, но в темноте нельзя было различить черт лица — лишь лихорадочно поблескивающие белки глаз. Шмыгая носом, ночной гость стал гладить, тормошить Тео, снова и снова пытался приподнять его, усадить на кровати — но тот лишь беспомощно заваливался на бок, как тряпичная кукла.

— Я вытащу тебя, брат, — прошептал он на прощанье, сжав его руку маленькой горячей ладонью. Голос ломкий, мальчишеский, и говорил на родном языке Тео, странным образом коверкая слова. — Лука, друг, молчи-нет. Это ж я, Флик… Ничего, потерпи-мал, я вытащу тебя.

Флик вернулся на следующую ночь, а затем не пропускал ни одной, и всякий раз Тео поражался, как ему удается прокрадываться совершенно бесшумно, ускользая бдительного ока ночной дежурной. Он садился на пол, обхватив колени худыми руками, и молчал. Тео читал его мысли так же легко, как если он сам рассказал ему всю недолгую историю его странствий. Как и множество некоренных жителей Гамбурга, их семью направили во временный лагерь для переселенцев где-то на восточной границе. Однажды вечером отец вернулся воодушевленным — в таком приподнятом настроении Флик не видел его уже много месяцев. По слухам, Чжунго стремительно осваивал обширные пустынные территории, прилегающие к империи с северо-запада. И первым поселенцам предлагались гражданство, земля и даже пособие от государства. Мать поначалу отказывалась пускаться в долгий путь, отговаривала, убеждала, рыдала, но в лагерь прибывали все новые и новые переселенцы, еды и лекарств на всех уже не хватало, и она вынуждена была смириться. Семью Флика вместе с несколькими сотнями переселенцев погрузили в глухие вагоны и пять дней везли в неизвестном направлении.