Под кожей – только я

— Посмотри на это дерево, на его искривленные ветви. Только в лесу, в окружении собратьев, деревья живут до глубокой старости. Их плотный строй позволяет выстоять под штормовыми порывами ветра, а плотные кроны не пропускают палящие лучи солнца, иссушающие землю. Только взгляни на эти громадные серебристо-серые буки. Они напоминают мне стадо медлительных слонов: те тоже заботятся о своих ближних, помогают больным и слабым снова встать на ноги и неохотно оставляют даже мертвых сородичей. Большинство пней одиноко и тихо перегнивает и через пару десятилетий — по меркам деревьев это очень быстрый срок, и исчезает в гумусе. Но некоторые пни веками продолжают жить, как обомшелые камни. Думаю, отгадка проста: другие деревья из привязанности продолжают поддерживать и питать их.

— Да бросьте! Это же просто деревья. Еще скажите, что у деревяшек тоже есть мысли и чувства.

— Взгляни наверх, на древесные кроны. Обычно дерево простирает свои ветви как можно дальше, пока не столкнется с концами ветвей другого дерева. Между ними идет молчаливая битва за воздушное пространство, за солнечный свет. Но я не раз замечал, что некоторые деревья, растущие в тесном соседстве, наоборот, как будто изначально следят за тем, чтобы ветви, направленные в сторону друг друга, не были чересчур толстыми. Они не хотят ничего отнимать друг у друга и образуют мощную крону только кнаружи, по направлению к «не друзьям». Такие пары настолько тесно связаны друг с другом через корни, что иногда даже умирают вместе. Но дружба между деревьями встречается только в настоящих, природных лесах. Высаженные в парках и скверах деревья — сироты. Беспризорники. Их корни при посадке повреждаются и уже не образуют большую сеть. Впрочем, им и не полагается беспокоиться о старости, поскольку уже в возрасте ста лет их стволы считаются зрелыми и готовыми к вырубке…

За разговорами старый библиотекарь собирал целебные травы с мелкими невзрачными соцветиями и терпким горьким запахом.

— Отвар славно помогает от простуды и кашля. Зимой в замке страшные сквозняки.

— Что за каменный век? Склад же забит медикаментами.

— Да, но такому старику, как я, химия только во вред.

— Да бросьте! Ну сколько вам?

— Семьдесят три.

Лука постарался скрыть удивление. При дворе Вагнеров было немало генералов и чиновников, которые давно отметили столетний юбилей, а то и полторы сотни лет, и, хотя и выглядели законсервированными восковыми статуями, рассчитывали еще долго коптить небо. На их фоне Фогель выглядел дряхлым, сморщившимся, как печеное яблоко.

— Ты, верно, полагал, что мне уже перевалило за сотню? Нет. Признаться, я не сторонник охватившей мир гонки за вечной молодостью. Именно так и должен выглядеть человек в моем возрасте. Так задумано природой.

Я долго размышлял над этим. Смерть — конечно, огромная потеря, которая подводит последнюю черту под прожитой жизнью. Но есть и еще одна неоспоримая истина: слишком длинный век — это против законов природы. За моими плечами долгая жизнь, в которой с лихвой хватало и радостей, и горестей, и счастливых обретений, и невосполнимых потерь… Сегодня все готовы лечь под нож хирурга и заменить все органы, как запчасти у робота, в отчаянном стремлении обмануть смерть. Настоящий культ бессмертия. Но маниакальное желание прожить как можно дольше — ошибка, способная породить страшные, деструктивные последствия. Стоит ли игра свеч? В глубокой старости жизнь становится похожа на стоячее болото — это если еще удалось не плюхнуться напоследок в старческое слабоумие. Безусловно, в каждом возрасте есть свои маленькие радости, но не хочется дожить до такого, что главным достижением за день станет то, что я без посторонней помощи добрался до туалета.

— Ну, это, полагаю, вам точно не грозит.

На самом деле в глубине души Лука был даже отчасти согласен с Фогелем — он ненавидел старость. Не выносил запаха лекарств, пыльной затхлости, ностальгии по ушедшим временам. Он не мог представить себя стариком, как бы ни силился это сделать, — высохшей бесполезной развалиной, озлобленной на весь мир.

— Возможно, старость не выглядела бы так безрадостно, если бы я был окружен внуками и правнуками.

— У вас никогда не было семьи?

— У меня была жена. И дочь. Иногда ты очень напоминаешь ее.

— Что случилось? Она погибла?

— Пропала без вести.

— Мне очень жаль, — искренне сказал Лука.

— Это все давно уже в прошлом, — Фогель ласково похлопал его по руке. — Но я до сих пор скучаю. Надеюсь, увидимся с ней там, за чертой.

— Вы что, верите в загробный мир?

— А что мне, одинокому старику, остается? Я верю в бессмертие духа так же, как и в то, что бессмертие разума — не благо, а тяжкое бремя.

— Думаю, тут бы с вами многие поспорили, — рассмеялся Лука.