Под куполом небес

На манеже белые квадраты
Положил в окошко лунный свет.
Спать ушли гимнасты, акробаты,
Только лишь остался сторож дед.
Засыпают лошади и звери,
На конюшне тихо и темно.
Час ночной уже пришёл.
Медвежата и осел –
крепко спят давным-давно.

Позади осталось воскресенье –
День больших и маленьких забот,
Но давно забыты все волненья,
Засыпает цирковой народ.
День сегодня выпал вам нелёгкий,
Даже трудный, честно говоря,
Но если в праздник цирк большой
Был наполнен детворой –
Значит, день прошёл не зря.

Впереди далёкая дорога,
И куда, не знаю, ляжет путь.
В нашем крае цирков очень много,
И поедешь ты куда-нибудь.
Может быть, тебе слегка взгрустнётся,
Может, провожать придут друзья.
Голубые поезда через села, города
В дальний край умчат тебя…

…Валентина снова была под хмельком. У её очаровательного рта появилась незнакомая скорбная морщинка, которая делала её лицо ещё привлекательней, как ямочки на щеках у некоторых людей. Она подошла с бокалом красного вина.

– С окончанием, Пашенька! С окончанием, любимый! – С окончанием… – Пашка невольно напрягся и с укором посмотрел на Валентину. – Валечка! Что-то ты зачастила в гости к зелёному змию…

– Это от тоски зелёной… Больше мне в гости ходить не к кому. Да не бойся ты, не сопьюсь. Мне это так, для настроения, для куража… Хотя приятно, что ты волнуешься… Завтра лечу в Москву. Забираю паспорт и оттуда в Лондон, в Хитроу. Странно назвали аэропорт англичане – словно мы все пытаемся перехитрить судьбу. Особенно я… – Валентина посмотрела в окно. Там вяло шевелилась жизнь – люди, трамваи, автобусы…

– Давно была в Ленинграде? – чтобы хоть как-то поддержать беседу, Пашка задал первый пришедший на ум вопрос.

– Хм… Пашенька! Нет нашего с тобой Ленинграда. Есть теперь Санкт-Петербург. Переименовали, чтобы ничего не напоминало…

– Как Инна Яковлевна?

Валентина помолчала. Снова посмотрела в окно на хмурое небо. Её ресницы чуть дрогнули.

– Нет больше и бабушки, моей второй мамки. Ушла полгода назад. Тебя всё вспоминала. До последнего дня. Очаровал ты её. Всех очаровал…

Подошёл Венька.

– Захарыч зовёт. Надо ящики в коневозку погрузить. Пошли, он уже на старте.

– Венечка! Выпей со мной! Давай дружить! А то мы как-то плохо начали наше знакомство, давай хоть закончим по-человечески. Теперь ты знаешь – я, может, и сучка, но не до такой степени, как тебе это представлялось. Хочу, чтобы и ты знал – я по-прежнему люблю Пашку! И только его одного. И буду любить всегда, что бы ни произошло! Выпьем за любовь! – Валентина многозначительно посмотрела на друга Пашки, мол, знаю и твою тайну, вижу, понимаю! Она потянулась бокалом к Веньке. Тот коротко взглянул на Пашку, плеснул себе «Каберне» в пластиковый стаканчик и протянул его навстречу руке Валентины.

– Безответная любовь – страшная штука, Венечка! Жрёт поедом. Вот кто – настоящая сучка!..

Тонкое стекло бокала с хрустом встретилось с мутноватым пластиком, соприкоснулось, ударилось, не рассчитав силы… Пролившееся вино легло на пол красной кляксой. Валентина уставилась на пол. Стала серьёзной. Сказала тихо:

– Как кровь… Где любовь, там почему-то обязательно кровь…

– Совсем не обязательно. Будь здорова, Валя! И счастлива! – Венька одним глотком выпил остатки своего вина и, круто развернувшись, пошёл на выход из спортзала. – Жара! Догоняй!..

– Мне пора, Валечка! Удачи тебе! Ангелов в дорогу!.. Валентина смотрела вслед Пашке и едва сдерживала слёзы. Ей почему-то вдруг стало отчётливо понятно, что они расстаются навсегда. Сердце вскрикнуло – они больше никогда не увидятся!..

Подошёл Женька. Понял без слов. Они все друг друга знали много лет. Никому ничего объяснять не было нужды.

– Помнишь, как говаривал твой отец: «Терпение и труд…» – он не успел закончить известную фразу. За него это сделала Валентина.

– …Всех перепьют! Налей!..

Глава тридцать седьмая

Поезд выстукивал по рельсам свои извечные «там-там, там-там…», словно подсказывал, что настоящее счастье не здесь, а где-то именно там, за бесконечными поворотами. Коневозка, разрисованная лошадиными головами с ветром в гривах и надписью «Цирк», мерно покачивалась и неслась куда-то «туда-туда…», где ждало то самое – бродяжье счастье…