Под маской

— Минуточку! — она слегка задохнулась от изумления. — Теперь мне ясно, что этот визит был ошибкой. Я такими вещами не увлекаюсь. Попрошу вас!

— Простите, — он смотрел на нее в смущении, еще не отдавая себе отчета в том, что позволил себе чересчур многое; затем Вэл взял себя в руки и церемонно произнес:

— Я совершил ошибку. Если позволите, желаю вам доброй ночи, и откланиваюсь.

Он развернулся и взялся за перила.

— Не уходите, — сказала она, смахнув невидимую прядь волос с лица. — Пожалуй, я позволю вам болтать любую чепуху, если вы не уйдете. Мне тоскливо, и я не хочу оставаться одна.

Вэл помедлил; ситуация была ему неясна. Он счел само собой разумеющимся, что девушка, пригласившая незнакомого мужчину в ночи, пусть даже и с яхтенной палубы, была, очевидно, настроена романтически. И ему очень захотелось остаться. Затем он вспомнил, что это была одна из тех двух яхт, которые он искал.

— Полагаю, что вечерний прием сегодня на другой яхте? — сказал он.

— Вечерний прием? Ах да, на «Миннегаге». Вы туда собирались?

— Да, я собирался туда — целую вечность назад.

— Как вас зовут?

Он едва не назвал свое имя, но что-то заставило его вместо этого задать ей вопрос:

— А вас? Почему вы не на приеме?

— Потому что предпочла остаться здесь. Миссис Джексон говорила, что там будут какие-то русские — предполагаю, что речь шла о вас. — Она с интересом посмотрела на него. — Вы ведь еще совсем юноша, не так ли?

— Я гораздо старше, чем кажется, — сухо ответил Вэл. — Мне всегда так говорят. Считается, что это нечто примечательное.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один, — солгал он.

Она рассмеялась.

— Что за выдумки? Вам никак не больше девятнадцати.

Он заметно рассердился, и она поспешила его успокоить:

— Ну же, не злитесь! Мне самой только семнадцать. Я бы пошла на этот прием, если бы знала, что там будет хоть кто-то моложе пятидесяти.

Он обрадовался новой теме беседы.

— Но вы предпочли сидеть здесь и мечтать под луной?

— Я размышляла об ошибках. — Они уселись рядышком на палубе в двух парусиновых шезлонгах. — Ошибки — весьма увлекательный предмет. Женщины об ошибках размышляют редко, в отличие от мужчин, они куда охотнее все забывают. Но зато когда они принимаются размышлять…

— Вы совершили ошибку? — спросил Вэл.

Она кивнула.

— И ничего нельзя поправить?

— Думаю, что так, — ответила она. — Но я не знаю. Об этом я и думала, когда приплыли вы.

— Возможно, я могу как-нибудь помочь? — сказал он. — Вдруг ваша ошибка все-таки поправима?

— Нет, вы не сможете, — грустно сказала она. — Так что давайте не будем больше об этом. Я очень устала от своей ошибки, и с радостью послушала бы о чем-нибудь радостном и веселом, что происходит в Каннах сегодня.

Они смотрели на береговую линию таинственных и заманчивых огней, на большие игрушечные коробки с горящими внутри свечами — на самом деле это были высокие здания модных отелей, и на подсвеченные башенные часы в старом городе[11], на расплывчатые огоньки в кафе «Париж» и будто обозначенные пунктиром окна вилл, вздымающихся к темному небу с пологих холмов.

— Чем там заняты люди? — прошептала она. — Мне кажется, там происходит нечто яркое и прекрасное, но что именно, я не знаю.

— Все там заняты любовью, — тихо ответил Вэл.

— Правда? — она надолго задумалась, со странным выражением во взгляде. — Тогда я хочу домой, в Америку, — сказала она. — Здесь слишком много любви… Хочу завтра же уехать домой!

— Значит, вы боитесь влюбиться?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, дело в другом. Это потому, что здесь… Здесь для меня никакой любви нет!

— И для меня тоже, — тихо добавил Вэл. — Грустно, что мы оба оказались в этом прекрасном месте, в столь прекрасную ночь, и ничего между нами нет…

Он в напряжении подался к ней; его взгляд был исполнен вдохновенного и целомудренного чувства; она отпрянула назад.

— Расскажите о себе, — торопливо попросила девушка. — Вы ведь русский, но где вы научились так хорошо говорить по-английски?

— Моя мать из Америки, — признался он. — Дед тоже был американцем, так что выбирать не пришлось.

— Так вы, получается, еще и американец!

— Я русский, — с достоинством произнес Вэл.

Она пристально на него посмотрела, улыбнулась и решила не спорить.

— Ну, хорошо, — дипломатично сказала она. — Уверена, и у русских тоже обязательно есть имена?

Но теперь уже он не хотел называть ей свое имя. Произнесенное имя — даже княжеское имя Ростовых — осквернило бы эту ночь. Сейчас они были лишь своими собственными тихими голосами, двумя бледными лицами, и этого оказалось достаточно. Он был уверен — без какой-либо определенной причины, а лишь в силу инстинкта, торжествующего у него в голове, что еще чуть-чуть, через какой-нибудь миг, или через час, ему предстоит испытать посвящение в романтику этой жизни. Его имя утратило подлинную сущность рядом с тем, что сейчас волновало его сердце.

— Вы прекрасны, — вдруг сказал он.

— Откуда вы знаете?

— Потому что лунный свет для женщины — самое тяжелое испытание.

— И я красива в лунном свете?

— Вы самое прекрасное создание на земле!