Под маской

Он взял себя в руки. Его лицо вновь стало вкрадчивым, и я почувствовал, как у меня внутри опять появились ощущения неестественной слабости и безразличия. Что толку во всем этом? Что толку?

— У тебя осталось мало времени, — заставил я себя сказать, а затем у меня в голове вспыхнула догадка, и я выпалил правду: — Ты сдох, или тебя убили, где-то здесь, недалеко от этого места! — И тогда я заметил то, чего не видел раньше: в его лбу зияло небольшое отверстие, похожее на то, которое остается в гипсовой стенке от толстого гвоздя. — А теперь ты гибнешь. У тебя осталась лишь пара часов. Каникулы кончились!

Его лицо искривилось и перестало быть похожим на человеческое, даже на мертвое. Одновременно с этим воздух в помещении стал холодным, и с шумом, напоминавшим нечто среднее между приступом кашля и взрывом ужасного смеха, он встал на ноги, смердя грехом и кощунством.

— Еще посмотрим! — закричал он. — Я тебе покажу…

Он сделал шаг ко мне, затем другой, и тут позади него будто внезапно растворилась какая-то дверь — дверь, за которой зияла немыслимая бездна тьмы и тления. Послышался вопль смертельной агонии — от него или откуда-то позади него, и внезапно сила покинула его одним долгим хриплым выдохом, и он поник на пол…

Сколько я там просидел, полумертвый от испуга и изнеможения, я не знаю. Сразу вслед за этим в памяти сохранились начищенные ботинки сонного проводника в противоположном углу курительной, а за окном — стальные отблески Питтсбурга, нарушившие плоскость ночной панорамы. А еще на скамейке лежало нечто — слишком незаметное, чтобы быть человеком, и чересчур плотное, чтобы быть тенью. Прямо на моих глазах оно поблекло и окончательно исчезло.

Через несколько минут я открыл дверь купе Элен. Она спала там же, где я ее вчера и оставил. Ее прелестные щечки утратили румянец и стали бледными, но она лежала совершенно естественно — руки ее были расслаблены, дыхание ровное и чистое. Передо мной снова была сама Элен, пусть и похожая на выжатый лимон; то, что владело ею, покинуло ее.

Я устроил ее поудобнее, подоткнул одеяло, выключил свет и ушел.

III

Приехав домой на пасхальные каникулы, первым делом я пошел в бильярдную у «Семи углов». Кассир за стойкой, само собой, ничего не помнил о моем кратковременном визите тремя месяцами раньше.

— Хочу вот найти одного типа, который здесь, кажется, когда-то часто бывал.

Я достаточно точно описал человека, а когда закончил, кассир окликнул какого-то замухрышку, сидевшего невдалеке с таким видом, будто у него какое-то важное дело — жаль только, что он забыл какое.

— Эй, Коротышка, поговори с этим парнем, ладно? Кажется, он ищет Джо Варланда.

Замухрышка бросил на меня подозрительный взгляд, как и положено всей этой братии. Я подошел к нему и сел рядом.

— Джо Варланд помер, приятель, — нехотя произнес он. — Помер прошлой зимой.

Я снова описал его: пальто, смех, обычное выражение глаз.

— Точно, это Джо Варланд, но он помер.

— Я хочу про него кое-что узнать.

— Что узнать?

— Чем он, скажем, занимался?

— Откуда я знаю?

— Слушайте! Я не из полиции. Мне просто нужны некоторые сведения о нем. Он мертв, и это уже не может ему повредить. И еще обещаю держать язык за зубами.

— Ну… — он задумался, оглядывая меня, — очень он любил путешествовать. Ввязался в драку на вокзале в Питтсбурге, и какой-то хрен укокошил его.

Я кивнул. В моей голове стали собираться разрозненные части головоломки.

— А почему он все время ездил поездами?

— А откуда я знаю, приятель?

— Ну, если десятка будет вам кстати, то я бы хотел узнать все, что вы слышали по данному поводу.

— Ну, слыхал кое-что… — неохотно признался коротышка. — Поговаривали, что он работает в поездах.

— Работает в поездах?

— Была у него какая-то своя афера, про которую он никогда особо язык не распускал. Он работал с девчонками, которые одни катались на поездах. Никто ничего об этом особо не говорил — парень он был ловкий, — но иногда он появлялся тут с кучей бабла и давал всем понять, что это ему от бабенок перепало.

Я поблагодарил его, дал ему десять долларов и ушел в глубокой задумчивости, ни слова не сказав о последней поездке Джона Варланда.

Эту Пасху Элен проводила не на Западе, но даже если бы она и приехала, я вряд ли пошел бы к ней делиться информацией — по крайней мере, летом мы виделись с ней почти каждый день и подолгу болтали о чем угодно, но только не об этом. Но иногда она вдруг ни с того, ни с сего умолкает и хочет быть поближе ко мне — и я знаю, о чем она думает.

Конечно, этой осенью она выйдет в свет, а мне еще осталось два года в Нью-Хейвене; но все уже не выглядит столь невероятным, как казалось несколько месяцев назад. Она принадлежит мне — даже если я ее потеряю, она все равно будет моей. Как знать? Как бы там ни было, а я всегда буду рядом.

У столярной мастерской

Автомобиль остановился на углу Шестнадцатой и какой-то темной улицы. Дама вышла, а мужчина с маленькой девочкой остались в машине.

— Скажу ему, что двадцать долларов хватит за глаза, — сказала дама.

— Ладно. Ты план взяла?