Под маской англичанина

И механизм Вашего вытеснения Вы не ставите Хёферу в упрёк?

Он же не донёс на бедного Крейтена и не приговорил к смерти. Он написал то, что тогда писали, возможно, даже то, что следовало писать. Он ведь утверждал — я всё ещё верю в это — что его статья была выправлена. Однако даже если бы у него были выправлены специфические ссылки на Крейтена, что можно себе представить, то тогда общая направленность статьи естественно несмотря на всё была печальной апологетикой нацистского правосудия.

Однако — это было как раз и моим ощущением — тот, кто оставался здесь и писал здесь, в том числе и если он этого вовсе не желал, каким-то образом служил Геббельсу. Это лишь разница в степени, действовал ли он при этом в качестве украшения или же прямым апологетом. Следует также действительно многое прощать людям, особенно если они, как Хёфер, показывают исправление. Искупление — это нечто такое, что допускается и должно признаваться. Хёфера, которого мы охотно слушали каждое воскресенье в течение тридцати лет, теперь неожиданно отталкивать как прокажённого — это я нахожу подлым.

Главным упрёком было то, что он признал эти дела лишь тогда, когда ему на них указали.

Но ведь такова суть человеческая. Кто будет охотно и добровольно обнажаться и показывать свои неприятные стороны, в особенности, если с тех пор прошло уже много времени. Очень многие люди, которые сегодня в Федеративной республике кое-что значат в том числе и в публицистике, во времена нацизма писали вещи, о которых они неохотно вспоминают. Я никогда не писал ничего прогитлеровского, однако в своём антигитлеризме я иногда заходил слишком далеко и тоже писал вещи, особенно в 1942 году, когда стала доходить информация о холокосте, о которых я сегодня сожалею, однако я не выхожу и не говорю, боже мой, что тогда я страстно хотел истребить всё СС. Мне бы хотелось, чтобы это было забыто. Это был именно срыв — простительный.

Я приверженец действия срока давности. Срок давности — это исходный, древнейший принцип правосудия. Не только потому, что прошедшие сорок или пятьдесят лет не позволяют более доказывать, как это точно было, но и потому, что уже нельзя восьмидесятилетнего привлекать к ответственности за то, что сделал тридцатилетний. Это два различных человека, хотя у них одинаковые имена.

Дело Хёфера дало волю столь многим эмоциям, потому что оно рассматривалось как симптом того, что не произошло переработки нацистского времени.

Бурке писал: "You can not indicta who lenation" ["Нельзя обвинять всю нацию"]. К сожалению, это верно. То дело, в котором столь многие — одни более, другие менее — принимали участие и содействовали ему, в то время каким-то образом и из добрых побуждений, пусть и из ложных побуждений — его невозможно полностью ликвидировать. Теперь это часть немецкой или всеобщей истории и его так и следует рассматривать. Люди ведь вымирают, я бы даже сказал — слава богу, включая и меня.

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ

Сим удостоверяю я, Себастьян Хаффнер, что вышеизложенное интервью имело место в этой форме 19 февраля 1989 года.

Берлин, 2 февраля 1990 года [подпись Хаффнера]

Парадоксальная жизнь

Автор: Уве Соукуп

Редко какая книга, ещё до того, как читатель держит её в руках, проходит столь запутанный и полный приключений путь, как "История одного немца" Себастьяна Хаффнера. Потому едва ли удивителен тот неожиданно большой отклик, который нашла эта книга и которая обратила взгляд общества на столь переплетённую и полную приключений жизнь автора. Однако и лишь немногие книги имели в жизни их автора столь огромное значение: "История одного немца" спасла её автору жизнь, помогла найти ему в конце концов убежище, позже новую родину, дала ему новую профессию, если кратко: она превратила молодого немецкого беженца по имени Раймунд Претцель в Себастьяна Хаффнера. Всё это произошло в 1939–1940 гг. в Англии.

Этот Себастьян Хаффнер, родившийся ещё в 1907 году, стал известен немцам лишь в пятидесятые годы — в качестве скорее маленького и упитанного англичанина с высоким лбом, высоким голосом и коротко подстриженными усами, который был желанным гостем студии в воскресной передаче Вернера Хёфера "Международные утренние встречи" с "шестью журналистами из пяти стран". Для англичанина — Хаффнера представляли там как корреспондента английской газеты "Observer" в Германии — он правда говорил на довольно хорошем, очень хорошем, если не сказать: на отличном немецком языке. Едва ли кто знал тогда, какая судьба у этого немца некогда была в Англии. Что было за душой у этого англичанина, который говорил на немецком языке безо всякого акцента, публике никогда не объяснялось.