Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– Теперь пью только пиво, – не замечая поправки народного депутата, продолжал рассказчик. – Сейчас я работаю в другой дорожно-строительной фирме. Платят не так хорошо, как у Фернанду. А всех украинцев Магельяеш по истечению срока контрактов поувольнял. Остыл он к нашему брату. Правда, рассчитал всех по-честному, до эскудо! Только Оксана и Виталий остались работать у него в доме. А гранд-патрон набрал в свою фирму бразильцев. Они хорошо пели, танцевали ламбаду и самбу для гостей на летней сцене в его саду. Но работали не очень-то и усердно. А как только шеф их легализовал, они как тараканы разбежались по крупным городам. Работают теперь в разных барах, кафе и ресторанах официантами, барменами, музыкантами и танцорами.

Потом Фернанду набрал африканцев не то из Анголы, не то с Кабу-Верды. Теперь они танцуют для гостей патрона в боевой раскраске и с копьями наперевес вокруг огромного полыхающего огнища. И дико завывают. Я иногда звоню Виталику, чтобы узнать свежие новости.

Степан не очень уверенным движением откупорил последнюю бутылку и, в этот раз, не спеша, смакуя, «выцедил» ее содержимое.

Внезапно тишину зала кафе разорвал резкий оглушительный звук. Нечто подобное я слышал только один раз в жизни. Двадцать лет назад мы с кумом на маленькой яхте в Черном море попали в жесточайший шторм. Неожиданно налетевший шквал со звуком пушечного выстрела разорвал в клочья наш грот парус.

Воздух наполнился удушающим газом с омерзительным запахом, который разъедал глаза и серьёзно затруднял дыхание.

Степан густо покраснел, повернулся к окаменевшему англичанину, у которого глаза стали больше, чем его очки, и виновато по-русски произнес:

– Простите, сэр! Нервы совсем ни к черту стали!

– Понэмай! – вдруг, по-русски ответил джентльмен. Он бросил на столик крупную банкноту, подхватил под руку свою теряющую сознание супругу и, на негнущихся ногах, быстро поволок ее к выходу.

Оставшихся посетителей, словно ветром, сдуло, и кафе в мгновение ока совершенно обезлюдело. Лишь обслуживающий персонал испуганно выглядывал из-за стойки раздаточной. Через открытую дверь кухни я увидел, что повару стало плохо, и официант отчаянно пытался привести его в чувство. Ошалевший поваренок суетливо бегал по кухне, распрыскивая во все стороны аэрозоль дезодоранта.

– Ну, Степан! Ты сегодня нанёс непоправимый, катастрофический ущерб португальской туристической индустрии! – подметил я, когда запах «иприта» немного рассеялся.

– Это пиво во всём виновато! – уныло пробубнил Степан. – Меня после него всегда пучит.

– А ты не пробовал пить пиво чуток поменьше? – укоризненно спросил я.

– Пробовал! – горестно вздохнул гигант. – Всё равно пучит!

– Идём отсюда! – скомандовал я и потащил Степана за руку к выходу. – Сматываемся, покуда нас не обвинили в заговоре и злонамеренном умысле! Вспомни теракты в Токийском метро!

Мы вышли из кафе и побрели к обрывистому берегу реки Дору. На западе сквозь серую дымчатую пелену с трудом пробивалось неяркое зимнее солнышко. Внизу над речной водною гладью тихо клубился непроницаемый зыбкий туман. А в густых ветвях кедров и елей раздавались звонкие голоса певчих птиц. И мне почудилось, будто не сумеречный декабрь кряхтя подходит к концу своего пути, а жизнелюбивый май трезвонит весенними серебряными колокольчиками.

По крутому склону берега, мелодично журча, сбегал с уступа на уступ студеный, хрустальный ручеек.

– Щебечут птицы, плачет соловей,
Но ближний дол закрыт ещё туманом.
А по горе, стремясь к лесным полянам,
Кристаллом жидким прыгает ручей.

– Как красиво сказано! – восторженно прошептал взволнованный Степан. – Кто это написал?

– Петрарка, – коротко бросил я, только сейчас осознав, что произнес эти стихи вслух.

– Петрарко, Петрарко… – задумчиво повторил Степан. – Я как-то встречал в Фамаликау Валерку Петрарко из Борислава. Но не думаю, что он смог бы такое сочинить. С ним, кроме как о бабах и о выпивке, не о чем было и поговорить.

Мы неспешно брели по пустынным аллеям под сенью гигантских деревьев, вдыхая полной грудью живительно-чистый лесной воздух. И, казалось, сама Природа-Мать вливала в нас неодолимую силу и надежду на то, что счастье всё-таки озарит своей доброй и щедрой улыбкой нашу серую иммигрантскую жизнь.

6. Муза

В просторных залах пиццерии «Селешты» (Прим. Seleste – небесная. порт.) было необычайно душно, шумно и многолюдно. И хотя в верхнем зале, где мы со Степаном облюбовали укромное местечко, никто не курил, сизая дымка, словно туман, неподвижно висела в тяжелом и спёртом воздухе. Черты лиц посетителей в дальнем конце зала расплывались и приобретали какие-то причудливые формы, как на полотнах постимпрессионистов позапрошлого века.

Только что я закончил мой скорбный рассказ, и Степан задумчиво почёсывал свой массивный затылок.

– И сколько же тебе не доплатила эта сволочь? – рассеянно спросил он.