Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

Он так яростно тряс своего напарника, что опрокинул пузатую бутылку, и струйка рубиновой жидкости змеёй потекла под благоухающий мочой матрас соседа. Это ещё больше взбесило Ликвидатора. Он резким, нервным движением схватил бутылку за горлышко и возвратил поверженный сосуд в устойчивое вертикальное положение. Чем, собственно говоря, и спас остатки живительного напитка от бездарного и бессмысленного растранжиривания. В его голосе появились визгливые нотки, а сквернословие стало ещё более изощрённым и изобретательным. Теперь он принялся упоминать наших ближних и дальних родственников, а также тени давно позабытых потомками предков вплоть до тридцатого родового колена. Я был просто потрясён богатством и обширностью лексикона Генчика. В течении десяти минут он извергал неистощимый поток гнусных ругательств и проклятий, однако при этом даже ни разу не повторился. Если б сбылась хоть сотая часть его мерзких посул, то от нас бы остались лишь жалкие горстки дымившегося и истлевавшего пепла.

Мы испуганно попятились назад от психического шквала нечеловеческой злобы и неистовой ярости.

Сосед Ликвидатора, наконец-то, с трудом проснулся, стянул с себя рваное одеяло, и ошалело принялся оглядываться по сторонам. На лице нескладного Марсиу виднелись те же симптомы асфальтной болезни, что и у его буйного сотоварища по ночлегу. Лысеющий бомж очень долго соображал, что же здесь такого ужасающегося могло приключиться. Но, в конце концов, осознав всю глубину трагизма ситуации, он присоединил свой простуженный голос к гневному визгу обозленного сотоварища:

– Afasta! Arreda! Raspe-se! Passa fora, filho da puta! (Прим. «Прочь, сын шлюхи!» порт.)

На нас выплеснули новую убийственную волну, но только уже местных зловещих проклятий. Однако, так как португальский язык не очень богат на сквернословие, Марсиу быстро исчерпал свой словарный запас и заглох в глубоком, тупиковом недоумении. Но вдруг счастливая мысль осенила его лучезарную, светлую голову. И он взялся с упорством старого, допотопного граммофона, на который попала заезженная пластинка, повторять известные его убогой памяти вульгарные выражения.

Дуэт получился впечатляющий, и у меня от произведённой им какофонии мгновенно разболелась голова.

– Гена! Это же я, Стёпа! – снова попытался пробиться чрез завесу непонимания мой отчаявшийся товарищ. – Василий! Он меня не слышит!

– Ну, значит у безумцев нет ушей.
Безумцы глухи, а провидцы слепы, —

печально произнёс я. (Прим. «Ромео и Джульетта»).

В этот момент краешком глаза я заметил, что в нас был запущен какой-то тёмный дугообразный предмет. Я еле успел увернуться вправо, а Степан – влево, спасаясь от разящего удара неопознанного летающего снаряда. Между нами, быстро вращаясь, с устрашающим свистом, пролетело какое-то странное бумерангоподобное оружие. Я резко обернулся, небезосновательно опасаясь, что бумеранг обратным ходом треснет меня по затылку. Но, по обдавшей меня волне тошнотворного смрада, я догадался, что в нас швырнули той самой колбасой, которую Степан так героически вырывал из пасти убиенной им крысы.

Мы смущенно переглянулись, даже не представляя, что предпринять в такой несуразной и безвыходной ситуации. Я слабо улыбнулся, мягко положил руку на плечо богатыря и тихо молвил:

– Идём, Бенволио. Идём. Зачем
Искать того, кто найден быть не хочет.

(Прим. «Ромео и Джульетта»).

Степан, чуть не плача, виновато покосился на меня и безнадёжно махнул рукой. Мы медленно развернулись и, ссутулившись, побрели прочь от сияющих витрин мясной лавки. Это вызвало бурное, победное ликование в стане бомжей, отстоявших в тяжёлом сражении своё законное жизненное пространство.

– Топай, топай отсюда, недоносок полесский! Каланча тернопольская! – донеслось нам вдогонку.

Степан резко остановился. Лицо его окаменело, мышцы рук напряглись, кулаки сжались. Я схватил его за запястье и потащил подальше от злосчастного высотного здания по выложенной неровными булыжниками узкой мостовой.

– Идём, Стёпа! Не пачкайся! Что взять с больного человека?

Пройдя метров двадцать, мы неожиданно услышали за спиной странные шаркающие звуки. Нервно оглянувшись, мы увидели, что Генчик, по-старчески сгорбившись и пошатываясь, ковылял за нами на слабых, непослушных ногах. Его вытянутые вперёд руки с растопыренными пальцами мелко дрожали, а на потрёпанном жизнью лице застыла гримаса безграничной тоски и печали. В его серых, широко раскрытых глазах отразился отчаянный крик души и надежда на то, что всё ещё можно вернуть и исправить. Возвратить даже то, что безвозвратно загубленное и навеки утраченное.

Степан нерешительно шагнул навстречу бывшему другу и протянул вперёд, вверх ладонями, свои могучие, мозолистые руки. В его глазах заблестели невольные слёзы умиления и утешения за своего раскаявшегося и одумавшегося сотоварища.