Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

– Эх, Стёпа, Стёпа! – укоризненно покачал я головой. – Ты точно: чув звIн, та не знаєш де вIн. Лев Гумилёв – великий русский историк, сын знаменитых поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. Насколько я знаю, он и сам, будучи в то время в ссылке, участвовал в археологической экспедиции. Наверно твой учитель там с ним и познакомился.

– Не знаю, – обижено пробурчал Степан. – Никогда не интересовался такими подробностями. Знаю только, что где-то там Аристарх познакомился и женился на бурятке Оэлун. Вообще-то, по паспорту она Елена, но учитель всегда ласково называл её Оэлун. Ох, Василий! Видел бы ты её фотографию! Круглолицая, как луна в полнолуние, глаза – щелочки. Носик – кнопочка, волосы – черные как смоль, заплетённые в тугую косичку. Сама – маленького росточка. И что только Аристарх в ней нашёл? Говорил, что Оэлун – умнейшая и талантливейшая женщина. Хотя ум и талант рядом с собой в постель не положишь. Срок ссылки учителю сократили, и он сразу же вернулся в Украину с молодой и луноликой супругой. Родственники помогли молодой семье. И Аристарх, и Оэлун поступили в государственный университет, где изучали химию и биологию. Жили они в переполненной коммуналке в маленькой темной комнатушке. Вскоре у них родилась девочка, которую назвали Ксения.

Приезжала она как-то к Завадскому со своими дочерьми на его семидесятипятилетние. Поразительно красивая женщина! А внучки у учителя – хоть на конкурс красоты выставляй! Все призы заберут! Аристарх не раз говорил, что годы учёбы в Киеве были самыми счастливыми в его жизни. Однако погубили его мёртвые языки.

– Обычно людей губят злые живые языки, а не мёртвые, – философски заметил я.

– Я хотел сказать, что Аристарх с юности увлекался не расшифрованными древними письменами. Хобби у него такое было, – с неприязнью глядя на меня, постучал себя пальцем по виску Степан. – В то время какой-то грозный чех расшифровал хеттскую клинопись. (Прим. Степан имеет в виду чешского лингвиста Бедржиха Грозного) Сам Завадский пытался расшифровать какие-то микенские иероглифы и надписи индейцев племени майа. К горю Аристарха, бдительный сосед, зайдя за солью, увидел на столе разбросанные листочки с таинственными знаками. Он сразу же сообщил «куда надо», что его сосед – тайный шпион и пишет шифровки с секретными сведениями для разведок враждебных капиталистических государств. Глубокой ночью Завадского схватили и увезли в кутузку на дознание.

За дело взялся молодой новоиспечённый следователь, жаждавший карьеры, успеха и славы. За ночь он выбил из Аристарха признание, что тот является тройным агентом. Измученный студент подписал показания, что является хеттским, микенским и первомайским шпионом одновременно. Утром опытные следователи, придя на работу, заметили, что дело шито белыми нитками. Но в то время бытовало укоренившееся мнение, что «органы» даром никого не арестовывают. У Завадского нашли глиняную табличку с клинописью. Он попросил её у старенького смотрителя запасников исторического музея для расшифровки. Тот, по доброте своей душевной, давал любознательному студенту на время никому не нужные документы. А когда к старику пришли угрюмые мордовороты в форме, того хватил удар, и он скоропостижно скончался на пороге своего же собственного дома. Свидетелей теперь уже не было, и Аристарх снова «загремел» в ГУЛАГ. К его счастью, на этот раз он проходил по уголовной статье, как грабитель музейных ценностей. Учитывая его предыдущий опыт, Завадского направили на родной прииск, где ему были неописуемо рады. Ведь у него был природный «нюх» на золотоносные жилы.

Бывало и в моё время к нему прибегало начальство с прииска, когда не в меру сокращалась добыча дьявольского металла. Учитель приходил на прииск, денёчек-другой изучал местность, а затем говорил, где надо сконцентрировать усилия старателей. И никогда не ошибался. Как только начинали мыть золотишко в указанном им направлении, добыча сразу же резко возрастала.

– А что же случилось с твоим учителем дальше? – спросил я, снедаемый жгучим любопытством.

– Через несколько лет грянула война, – неспешно продолжал свое повествование Степан. – Немцы докатились до Москвы. Ситуация стала критической. Завадский засыпал столицу заявлениями, что просит позволить ему кровью искупить свою вину перед Родиной на фронте. То ли потому, что проходил он по уголовной статье, то ли высокопоставленный родственник помог, но Аристарха в числе других уголовников зачислили в штрафной батальон и бросили в самое пекло войны. В третьем бою он получил тяжелейшее ранение в голову, однако снова выжил к глубочайшему удивлению военных врачей. Потому-то он и носил всё время тюбетейку, чтоб скрыть ужасающий шрам, обезобразивший его голову.

Так как считалось, что Завадский кровью смыл свою вину перед Родиной, то по выздоровлении его зачислили в строевую часть, и он прошёл дорогами войны от Курска до Балатона. А закончил войну на Дальнем Востоке, громя с соратниками японскую Квантумскую армию. Искал смерти в бою, однако она его почему-то сторонилась.