Под одной крышей

— Сейчас на производстве занято вдвое меньше рабочих, чем в сорок третьем году, тогда нас работало около девятисот человек. Да, я сказал тебе, что будем работать четыре дня в неделю? Три дня свободных. Ничего, зато будет время оглядеться в Пеште, а то я хожу и смотрю на все как баран на новые ворота, не имею ни малейшего представления о том, что делается в городе. Обо всем переговорил с товарищами…

— О чем именно?

— И о тебе в том числе, — вскользь заметил Винце. — Я сказал, что моя жена работает на фабрике, пока меня не было дома, сама пошла приобретать специальность… Все одобрили твое решение.

— И ты так просто говоришь об этом.

Мари засмеялась и сильно сжала руку Винце. Еще позавчера он сидел у окна какой-то чужой и смотрел на дикие каштаны, а сегодня она обсуждает жизненно важные проблемы с прежним Винце! Какой-то ток проходит по ее жилам, когда она слушает его. Что такое рол, об этом она спросит позже. Неужели он начинает работу опять с самого начала? Ведь Винце любит свою машину, хорошо знает ее, как восторженно говорит о новой бумагоделательной машине, ее длина метров шестьдесят, трудно представить, как управляют такой громадиной… Но он сказал, что работа на роле тоже ответственное дело.

— Найду, на что с пользой потратить свободное время, — сказал Винце. — Здесь тоже многое изменилось, рабочие получают образование, открылись специальные курсы, не знаю, как ты посмотришь, если и я сяду за школьную парту? — Заразительный смех Мари передался и Винце, затем он посерьезнел, ему еще многое надо было сказать ей. — Это планы на далекое будущее, фабрике предстоит преодолеть немалые трудности, главное, надо пустить в ход другие предприятия, а им необходимы сырье, уголь и мало ли что еще. Я подробно ознакомился с фабрикой, потому и задержался так долго, хотя прекрасно знал, что ты тут ждешь и волнуешься.

— Неправда!

— Не ждала?

— Ишь как повернул! Конечно, ждала, но не думай, что весь день только и делаю, что проливаю слезы по тебе. У меня тоже есть дела, к тому же я знаю, что за тебя мне нечего волноваться.

— Ты у меня молодчина. Итак, я, значит, основательно осмотрелся, многое изменилось. И знаешь, что меня обрадовало? То, что у машины можно курить. Раньше курили тайком или бегали в туалет, никакого тебе удовольствия. Есть спортивное общество, это тоже неплохо, по воскресеньям вместе будем ходить, если захочешь. Да, обед на фабрике дают, если ты останешься на «Хуннии», надо будет готовить только ужин, что-нибудь овощное.

— А почему не останусь? Раз уж начала, добьюсь своего.

— И я так считаю. Спецодежду, ботинки тоже выдают. Год-два будет, возможно, трудновато, но нам с тобой нечего бояться! Мы молодые, у нас все впереди, и, если ты еще хоть раз поднесешь руку к губам… если будешь смотреть такими испуганными глазами, что даже мне становится страшно, тогда я…

— Ну что тогда? Может быть, побьешь?

— Побью. Потому что тебе нечего бояться, нас теперь никто не может уволить, лишить места. Насчет увольнения мы сами решаем в фабкоме, и, если человек выполняет то, что от него требуется, он нужен коллективу… Я многому научился в Советском Союзе, и то, что знаю я, ты тоже будешь знать.

Он говорил серьезно, голос его звучал чуть ли не торжественно. За окном совсем стемнело. Мари, скорее угадав, чем увидев вновь тронувшую его губы улыбку, спросила:

— Ты упомянул о роле. Что это такое и что ты будешь делать на нем?

— Так называется бетонная ванна, снабженная барабаном для размола бумажной полумассы…

Винце рассказывал о длинном светлом цехе, находящемся на втором этаже.

— Представь себе, Мари, шесть огромных железобетонных ванн, стоящих в два ряда и образующих как бы два канала. В них перемалывается полумасса — каждая ванна вмещает шесть тонн: древесина, тряпье, макулатура. Это тоже тонкая работа, ответственность не меньше, чем у первого помощника машиниста, который просушивает бумагу. Не думай, Мари, что рол доверят любому мальчишке, ничего не смыслящему в деле.

Настолько стемнело, что они уже не видели друг друга. Мари встала, включила электричество, оба зажмурились от яркого света и засмеялись.

— Ты не заходила к Луйзе?

— Нет.

— Пойдем расскажем им. Отнесем сала и хлеба, согласна?

— Чего ты спрашиваешь, конечно, согласна.