Под опекой

* * *

Потом мы вернулись домой. Спустились на лифте, сели на велосипед, на самокат, на скутер. Перед тем как Александр завел мотор, Лу сказала: Я не рассказывала про бокс, и мне понадобилась целая минута, чтобы понять, что речь идет о боксерской груше ее брата, на которой и она тренировалась, пока не пришли соседи и не заставили нас продать снаряд. Я толком не поняла, почему она о ней не рассказала. Только смутно почувствовала, что это, должно быть, связано в ее головенке с побоями, которые могли быть неверно истолкованы, с формой насилия, которую лучше скрыть. Но ее замечание зацепило меня: моя семилетняя дочурка, стало быть, способна отбирать информацию, которой делится, отделять зерна от плевел. Она понимает, что говорить, а что нет, о чем лучше умолчать, не повторять. СКРЫТНОСТЬ: это слово высветилось большими буквами в моем мозгу, я натолкнулась на него с размаху, когда садилась на велосипед. То, что сделала Лу, называется скрытностью. И что же? Да ничего. Я вообще ничего об этом не подумала, даже что от собак не родятся кошки. Просто крутила педали. Как сумасшедшая. Танцуя на бульваре Вожирар и на полном ходу без тормозов на длинном спуске бульвара Пастер. Пьяная от этой внезапно обретенной свободы, от этого безумного страха, который часами, да что я говорю, днями, неделями не отпускал меня. Я ехала так быстро, что Габриэль не мог за мной угнаться. Ты смеялся, мое сокровище, смеялся, глядя, с какой быстротой я кручу педали. Мама, постой, кричал ты, запыхавшись, а я рвалась вперед, как только на светофоре загорался зеленый. Да мама же, подожди меня, кричал ты, умирая от смеха, потому что мы прошли через это и выжили, ты тоже испытывал облегчение, до невероятности, и был даже счастлив, я это видела по твоим порозовевшим щекам, по искрам в твоих глазах и по смеху, без конца вырывавшемуся из твоего горла, пересохшего от усилий. Странно, что я с такой точностью помню обратный путь, а от пути туда ничего не осталось. Я не забыла, как мы выставляли средние пальцы на лестнице, по два на каждой площадке, чтобы никому не было обидно, и твою возмущенную мордашку, моя Лу, розовый язычок, который ты осмелилась высунуть только один раз, а ты, Габриэль, показывал зад, поднявшись на пятый, наклонился и повертел ягодицами под дверью Мишеля Нормана. Дома, едва закрыв дверь, мы открыли шампанское, взрослое и детское, не обращая внимания на время. Конечно, еще не было семи часов.

Наша жизнь вошла в колею, так, кажется, говорят.

Но ненадолго.

Часть вторая